Крутая волна
Шрифт:
— Да в самой середке дворца.
— В нас тут юнкера стреляли, а они там небось коньячок попивали, — сказал пожилой солдат. — Да еще, поди, с бабами!
— Будя болтать-то! Ничего этого не было! — закричал на него Третьяков. И, приглядевшись к солдату, добавил: — Чегой-то у тебя у самого нос красный? С самогону али баба по носу треснула?
Вокруг засмеялись. Обстановка как будто опять разрядилась, и Гордей поспешил двинуть процессию вперед. Однако толпа не ртставала, и кто-то даже ухитрился дать по затылку министру путей сообщения Ливеровскому. Тот возмутился:
— Я же арестованный! А бить арестованных нельзя. Это некультурно!
Ему тут же отпарировали:
— А вшей в окопах кормить — это культурно? Вот и покормил бы сам!
И хотя больше никого из министров не трогали, теперь они предпочитали не отставать и держались поближе к конвойным.
Малянтович снова попросил:
— Позвольте, я опять за ваш кушак возьмусь.
Так, ухватившись за поясной ремень Шумова, он и шел до самого Троицкого моста.
Едва вошли на мост, как с другой стороны на него въехал броневик и начал строчить из пулемета.
— Ложись! — крикнул Третьяков, и все бросились наземь.
А пулемет все строчил и строчил. Третьяков и Демин, укрывшись за массивной тушей Терещенко, как за бруствером, начали стрелять по броневику. Щелкнуло еще несколько выстрелов. От Петропавловской крепости тоже донеслись ружейные залпы, наверное, стреляли красногвардейцы.
— Это же недоразумение! — сказал Антонов, встал и пошел навстречу броневику.
— Куда? Убьют! — кричали ему.
Но он никого не слушал, шел вперед и размахивал руками:
— Стойте! Свои!
Пулемет умолк. Антонов подошел к броневику, в нем открылась дверца, высунулся шофер. Тут подскочили остальные, начали костерить шофера в бога и в душу. Гордей поспешно восстанавливал строй, Третьяков и Демин помогали перепуганному насмерть Терещенко подняться. Кажется, никто не был ранен.
У ворот Петропавловской крепости стоял ав томобиль с отбившимися пятью министрами. Как они здесь оказались, Гордей не мог понять.
Арестованных провели в крепостной гарнизонный клуб. Это было узкое и низкое помещение с окнами по левой от входа стене. Вдоль этой стены помещались в один ряд садовые скамейки. В глубине был сделан невысокий помост, на нем стоял стол с керосиновой лампой. За столом уже сидел Антонов — Овсеенко и что-то писал. Шумов стал рассаживать министров по скамейкам — по три человека на каждую.
Малянтович все еще старался держаться поближе к Гордею. На передней скамейке развалился Терещенко и сразу же закурил. Третьяков спросил:
— Раз они курят, значит, и нам можно?
— Кури.
Свернув козью ножку и засыпав ее табаком из зеленого кисета, солдат предложил кисет Ма- лянтовичу. Тот поблагодарил, но отказался.
— Вы, извиняюсь, кем состояли при Керенском- то? — спросил Третьяков, засовывая кисет в карман.
— Министром юстиции.
— Прокурор, стало быть?
— Нет, не прокурор. В юстицию входят не только государственные обвинители, но и суд, и адвокаты. Я, например, адвокат, то есть защитник, — вежливо пояснил Малянтович.
— Нешто и большевиков защищал? — с ехидцей спросил Третьяков.
Ответить Малянтович не успел: на помост вскочил солдат и доложил Антонову:
— Тут трех юнкеров привели. С перепугу они в наш броневик забрались и все время, пока брали Зимний, просидели в нем. Так что с ними делать?
— А вы как думаете? — спросил Антонов.
— Судить надо бы.
— За что? Мы должны быть великодушны, не надо мстить всем. Снимите с них погоны и отпустите. Как, товарищи? — спросил Антонов, обращаясь к матросам.
— Пускай идут! — дружно поддержали те.
Только сейчас Гордей вспомнил о запертых в подвале юнкерах. «Их тоже надо бы выпустить. А может, уже и выпустил кто, если не сбежали сами».
— Так и решим, — сказал Антонов. — Пока отпустим, а там видно будет. Может быть, на фронт пошлем.
— Как на фронт? — спросил Терещенко. — Вы же против войны выступали. А теперь что, сами ее продолжать будете?
— А вы бы хотели, чтобы мы так сразу кинули фронт и отдали Россию немцам? — спросил Гордей.
Терещенко грозно повернулся к нему, выпустил струйку дыма и насмешливо спросил:
— В таком случае за что же нас арестовали? Мы ведь тоже хотели вести войну до победного конца и не отдавать Россию немцам.
Теперь все министры смотрели на Шумова с любопытством, ждали, что он ответит.
— Война войне — рознь. Теперь мы будем защищать свое, социалистическое отечество.
— Это вы не свои слова говорите, — опять усмехнулся Терещенко. — Что-то подобное говорили не то Ленин, не то Маркс. Может, вы и Маркса читали?
— Приходилось.
Терещенко удивленно вскинул брови:
— Интересно, а что думаете лично вы?
— А вот так и думаю. Да, мы наконец обрели отечество…
Терещенко пожал плечами и с сомнением сказал:
— Не знаю, не знаю. Может быть, именно вы теперь станете министром иностранных дел?
— Вполне возможно! — сказал Антонов, вставая из-за стола. Теперь все повернулись к нему, ожидая, что он еще скажет. Но Антонов только улыбнулся, вынул расческу, не спеша причесался, положил расческу в карман и взял со стола бумагу: — Протокол готов, сейчас я его оглашу. Тех, чьи фамилии буду называть, прошу откликаться.
Зачитав протокол, Антонов предложил:
— Теперь желательно, чтобы вы его подписали. Я повторяю — желательно. Кто не хочет, может не подписывать. Все-таки это документ исторический.