Крутая волна
Шрифт:
— Барышня не велели — с трогать его, — опять пояснил старик. — Пусть здесь полежит, пока оклемается.
— А хозяева не возражают?
— Барышня все равно не отпустят.
— Это ее комната?
— Нет, это для прислуги, я тут и живу. Барышня хотели в свою комнату поместить, да отец ее не дали.
— А девчонка-то, видать, молодец!
— Они ласковые, — подтвердил старик. — С нами вот, со мной да с Евлампией — прислуга еще есть, — тоже очень обходительные! Мамаша ее — строга, но она и уговорила барина оставить матроса тут, пока не выздоровеет.
— Придется, наверное, оставить тебя и в самом деле тут, раз профессор велел, — сказал Шумов. — Не возражаешь?
— Дак ведь возражай не возражай, а лежать придется. Революцию-то сделали?
— Сделали, — ответил Гордей, прислушиваясь к доносившейся откуда-то музыке.
— Жалко, что без меня.
Вошла Ирина, строго сказала:
— Ему нельзя много разговаривать. Пойдемте обедать, я вас познакомлю с папой и с мамой.
Шумов и Клямин отказались, но девушка стала настаивать и в конце концов уговорила Гордея пойти, а Клямин все-таки не согласился:
— Вы идите, а я тут тихонько посижу.
— Идемте. — Ирина взяла Гордея за руку и потащила из комнаты. — Я вас сейчас представлю всем нашим. Вас как зовут?
— Гордеем. Гордей Шумов.
— Хорошее имя. Гордое.
Они миновали просторный холл и через стеклянную дверь вошли в круглый зал, уставленный мягкой мебелью, сверкающий зеркалами, огромной люстрой, бра и подсвечниками. В углу стоял рояль, за ним сидела девушка в сером платье, играла что-то грустное, четверо молодых людей— один в форме гардемарина Морского корпуса, а трое в форме студентов Горного института— стояли возле рояля, еще двое сидели в креслах, курили.
— Внимание, внимание! — сказала Ирина, все еще державшая Гордея за руку. Девушка за роялем перестала играть, и все обернулись к Гордею, — Вот это и есть командир тех матросов, которые вчера стреляли. Гордей Шумов.
Все молча поклонились, а гардемарин подошел к Гордею, нехотя протянул руку:
— Павел.
— Это мой брат, — пояснила Ирина. — А это его друзья.
Гордей пожал протянутую руку, гардемарин вздрогнул, выдернул руку и, растопырив пальцы, удивленно посмотрел на них:
— Однако!
Стали подходить и студенты, даже те двое, курившие в креслах, встали. Зеркала размножали людей, теперь казалось, что гостиная набита ими до отказа.
Потом за рояль сел студент, назвавшийся Игорем, начал играть, и все опять двинулись к роялю. Студент торопливо хватал длинными пальцами клавиши рояля и вытаскивал из него какие- то резкие, режущие слух звуки. Все начали подпевать, только Павел молчал. Он беззастенчиво разглядывал Гордея с головы до ног, в его взгляде было больше иронии, чем любопытства. Тем временем Ирина куда-то вышла. Гордей окончательно смутился под взглядом гардемарина и растерянно пробормотал:
— Это сестра ваша настояла, чтобы я пришел.
— А вы, значит, не хотели? Отчего же? — усмехнулся Павёл. Эта откровенная усмешка обидела Гордея, он сразу невзлюбил гардемарина и резко сказал:
— Боюсь, что гусь свинье не товарищ.
И сразу же понял, что сказал слишком грубо, наверное, в этом доме никогда и не слыхивали ничего подобного. Хорошо еще, что Ирина не слышала. Гордей мысленно ввфугал себя за то, что пришел сюда, но тут же решил: будь что будет, раз уж он здесь, надо держаться поосторожнее, а то еще что-нибудь и похлестче ляпнешь. Как бы извиняясь, добавил:
— Это поговорка такая, может, и не к месту я ее применил, да только ведь мы с вами и верно не ровня.
— А я вот подумал, что мы ровесники, — сказал Павел. — Вам сколько?
— Восемнадцать.
— И мне столько же. А вы говорите, не ровня. — В глазах Павла снова мелькнула усмешка.
Наверное, Гордей опять сказал бы что-нибудь резкое, но тут, к счастью, вошла Ирина. Следом за ней легкой походкой вошел чуть полноватый мужчина.
— Это мой папа, — сказала Ирина.
Он совсем не походил на профессора, лицо его было гладко выбрито, на нем не заметно было ни одной морщинки, а в темных, густо напомаженных волосах едва проглядывались три — четыре седые нитки.
Заметив смущение Гордея, — профессор пригласил сесть, жестом указал на стоявшие углом два кресла, и Гордей бросился в одно из них, как в спасательную шлюпку. Он так резко плюхнулся в кресло, что пружины взвизгнули. Гордея подбросило вверх, он едва успел ухватиться за подлокотники и таким образом, удержаться. Наверное, со стороны это выглядело забавно, Павел опять Усмехнулся. Однако профессор сделал вид, что ничего не заметил, уселся рядом и сразу же заговорил:
— Это ваш товарищ у нас лежит? Не знаю, Почему Ирина поместила его у нас, когда есть госпитали? Он ранен не так уже тяжело, в конце концов, я могу поместить его в свою клинику, там иУход будет лучше. Вы только поймите меня правильно. В такое смутное время, знаете ли, держать у себя раненого довольно рискованно. Вот и Павел того же мнения.
— Папочка, я же просила не заводить этого разговора! — сказала Ирина.
— Почему же? Товарищ сознательный и, надеюсь, понимает…
— Но вы-то как не поймете, что нам тоже нельзя быть равнодушными к тому, что происходит. Вы тоже хотели каких-то преобразований, и вот началась, революция. Ре — во — лю — ция! — горячо воскликнула Ирина.
— Но твое ли это дело? Ты еще слишком молода, тебе надо учиться. Я не знаю, как считает господин, извините, товарищ Шумов, но я глубоко убежден, что революции сейчас не хватает именно образованных людей, — сказал профессор.
— Вот это верно! — Гордей хлопнул профессора по колену. Профессор от неожиданности подскочил в кресле, потом громко рассмеялся. Но смеялся он не обидно, а как-то откровенно и заразительно.