Крыжовенное варенье
Шрифт:
— Кто нас там будет слушать, в милиции? К тому же, говорю ведь, у Лаврона память была ого-го-го! А у меня так, пшик один, — нос средневозрастного пьянчужки окончательно посинел. — Ну помню, что «иномарка» была, ну черная, ну с простым номером.
— А фамилию, фамилию фирмача не запомнил?
— Где там! Я ею даже не интересовался.
Ольга в этот момент как-то странно прильнула к стене дома, прикрыла глаза, а ноги сами собой поехали куда-то вперед. Светлана Артемьевна схватила девушку в охапку:
— Ну, кажется, нам пора.
— Эк бедняжку с нервов-то развезло! Да пусть дамочка проспится, мы ей целую скамейку уступим, — старший выразил общее мнение, и алкаши с готовностью приподняли свои пятые точки. Видимо, им понравилось женское общество и расставаться с компаньонками не хотелось.
У Ольги безвольно висели руки и голова болталась где-то на уровне груди. Светлана Артемьевна поправила одну руку так, чтобы она оказалась у нее на шее.
— Идем, идем, горемычная! Ко мне домой идем! Тебе сейчас к себе нельзя!
Ольга на секунду открыла глаза. И Светлане Артемьевне показалось, что та удивилась, не спятила ли бабуля, помнит ли она, что съехала из этого двора.
— Бабуль! Давай-ка мы поможем тебе барышню донести! — предложил младшенький из алкоголиков. И девушка вдруг очнулась. Открыла глаза и испуганно замотала головой:
— Не-е-е не надо! Я сама могу и даже силилась сделать несколько некрепких шажков.
— Не беспокойся, милок! Мы неспеша как-нибудь доковыляем! — отказалась от помощи и Светалана Артемьевна.
Троица провожала сплетенные фигуры бабушки и девушки помутневшим взглядом, пока те не скрылись за обросшим кустами забором детского садика…
Ольга действительно старалась подволакивать за собой непослушные ноги. А потом и вовсе выпрямилась, да зашагала почти ровно. Светлана Артемьевна аж руками всплеснула:
— Ну и артистка!
— А сами-то сами! Думаете, я не видела, как вы водку из стакана в клумбу сливали. Если бы наши компаньоны это безобразие углядели, вас бы на клочки порвали! Этакое расточительное варварство!
— Куда идем? Съемной-то квартиры у меня здесь теперь нет!
— В метро, конечно. Только я есть хочу. Давайте в какую-нибудь кафешку по пути заскочим.
Так и сделали. Умяв блюдо с горкой «Цезаря», Ольга окончательно «протрезвела»:
— Фуражка, ну, то есть, та самая четырехугольная кепка-ушанка, что шофер политика из подъезда выносил — Саши Вуда. Он всегда в такой ходил. Можно, конечно, предположить, что это всего лишь совпадение. Но, думаю, шофер приходил, чтобы замести улику. Видимо, Вуд головной убор в моей квартире во время кражи оставил.
— Тогда становится понятно и то, почему вор дверь открытой бросил, хотя у него ведь дубликат ключа был.
— Ну да! Получается, что Вуд дверь-то закрывал. А вот шофер, в спешке, забыл. Помните, наши с вами собутыльнички говорили, он из подъезда вышел, достал из кармана какие-то ключи, дернулся было назад, но передумал.
— Только откуда у Вуда водитель на посылках? — Ольга окончательно запарилась. — Ой, Светлана Артемьевна! Сниму я уже весь этот маскарад!
Она стащила косынку и парик, взъерошила пятерней собственные белые волосы.
Дар императрицы
Санкт-Петербург, 1765-ый год.
Прошло полгода. Каждое воскресенье Татьяна ходила в церковь, била челом о каменный пол — вымаливала доброй государыне долгие лета во здравии. Дома благодетельницу поминала едва ли не ежечасно. А то, иногда вообразит, будто Екатерина к ней в гости пожаловала, сидит в углу, на скамейке, — так и на жизнь ей жаловалась, на горькую бабскую долю, на пьяного мужа, да на безденежье. И стало ей казаться, что они с Екатериной Алексеевной давным-давно в дружбе состоят.
Задумала она по-приятельски передать «другине» баночку крыжовенного варенья. Благо отменно его готовила. Был у нее один секрет, как сохранить ягоды целыми, не разварившимися: она каждую крыжовинку сбоку надрезала, тогда кожура при кипении не лопалась. А чтобы цвет не «выгорал», оставался ярко-зеленым, варенье нужно было как можно быстрее снять с огня и остудить. Для тонкого аромату в сахарный сироп бросались несколько листиков вишни.
Прохор говорил, что нет ничего вкуснее мамкиного крыжовенного варенья. Но отнести сей презент на императорскую поварню и попросить кого-либо из старших передать Катерине Алексеевне отказался, застеснялся, видимо. Татьяна надула было губки, а потом, махнула рукой:
— Была — не была! Попрошусь пройти к сыну, а там уж как-нибудь исхитрюсь баночку государыне подсунуть.
Что руководило женщиной в этот момент? Не понятно! Потом она скажет, то был рок, судьба. Анклебер, когда узнает, рассудит приземленнее: «Скучно стало бабе, захотелось развеяться, посмотреть на царские хоромы, оторваться от своей нищенской повседневности.»
Она неделю готовилась к визиту. Пришлось надставлять по бокам любимое голубое платье, в которое уж больше пяти лет не могла влезть. Весна в этом году выдалась жаркая. Накидка, к счастью, не понадобилась.
Х Х Х Х Х
22 мая 1765 года.
Стражник на посту был незнакомый, видно, недавно заступивший на службу. Он окинул Татьяну пристальным и недоверчивым взглядом. Рассказ про сына-поваренка и про великую нужду видеть его выслушал, но пройти к кухне не дал. Велел подождать возле сторожевой будки.
И то правда, вид женщины внушал подозренье. Мало того, что платье изношенно, так еще и с лица бледна. (Это она от страху-то.) Бает, что к сыну пришла, а у самой на уме явно какая-то каверза припасена. Да и, ежели б к сыну, что ж тогда с южной, ближней к государыневым хоромам, стороны явилась, а не со стороны сада?