Крыжовенное варенье
Шрифт:
Капитан и «маски-шоу» не заставили себя ждать. Записная книжка оказалась «той самой» со списком и адресами совершенных преступлений, тетрадочка — дневником Евдокии Алексеевны, бабушки Чижовой, а в качестве закладки — в ней покоился старинный медный крест Николая Городца.
Вот такой вот реприманд вместо веселья…
Вуда увели под конвоем, Юлечка рыдала, Ольга ее успокаивала и поглядывала на часы. Рано утром ей нужно было выезжать в Нижний Тагил. Домой подвез, как всегда, Гридасов. Он же проводил на вокзал. Благородная личность…
Земляные яблоки
Санкт-Петербург,
Андрей взял домой приготовленный к одобрению в Сенате и типографскому тиснению подлинник «Наставлений о разведении земляных яблок, потэтэс именуемых, и о сбережении их зимою.» В высшем распорядительном месте только за последние два года вопрос о размножении нового овоща рассматривали двадцать два раза. Составитель документа, тезка и соратник по Вольному Экономическому обществу Андрей Болотов, опасался, как бы и ныне не отклонили. Анклебер обещал, что посмотрит и, коль найдет нужным, поправит сей документ. Заодно, будет чем унять егозливость, с которой предстоит ожидать дорогих сердцу гостей.
С самого ранья садовник отправил посыльного в лавку кондитера, за пирожными. Помимо виданных у государыни, под шоколадным бешамелем, тот принес еще фаршипаны, зефиры и сочни. А прислуга испекла слоеные пироги, наварила клюквенного киселя. Однако Татьяна с Прохором приходить не торопились.
Андрей велел смуглянке-Глафире раздувать самовар каждые три часа. Сам засел за бумаги. В «Наставлениях» имелось 16 разделов. Он подробно просматривал все поочередно. Болотов довольно полно изложил в них сведения о сортах, подготовке почвы, густоте и сроках посадки, прополке и окучивании, уборке, хранении, приготовлении блюд… Среди прочего, он писал, что из потэтэс можно производить хлеб, каши, клецки, крахмал, пудру…
Садовник мог дополнить разве одно, что сей овощ пригоден не токмо для людского потребления, но и к корму всякой домашней животины, ежели, конечно, оного произрастить достаточное количество.
С «Наставлений» предлагалось сделать десять тысяч оттисков и раздать народу. Из расчета 100 штук на каждую губернию, при том, на провинцию должно идти в два раза боле оттисков, нежели на город.
Первые «земляные яблоки» привез в Россию еще Петр-батюшка. Но многие не знали, как с ними правильно обходиться. Пытались употреблять в пищу ягоды, оставшиеся после цветов, — отвратный вкус. Клубни же зачастую выкапывали слишком рано, запекали, и потом с них нудило. Малосъедобное, по суждению большинства, растение нарекли «чертовым яблоком» и к столу подавали крайне редко.
Способ принудительно заставлять крестьян сажать эти самые потэтэс и подробно излагать правила приготовления сего блюда ужо оправдал себя в Европах. При том французы изловчились и действовали хитростью. Клубни были разосланы лишь знатным вельможам, строго-настрого запрещалось выдавать их крестьянам. К посланию же тайно добавлено: «А коли какой мужик ненароком сопрет чуток плодов, так сделайте вид, что не заметили».
Некоторые наши солдаты во время недавней войны отпробовали «чертово яблоко» в походах через Пруссию и Речь Посполиту, — овощ пришелся по нраву. Так что сторонников нововведения в России-матушке было предостаточно, включая саму императрицу.
Ее Величество зрела в потэтэс великую пользу для государства:
В Москву должны были быть выписаны из Пруссии 57 бочонков с «земляными яблоками». Их раздача станет первым крупным делом вновь образованного Вольного экономического общества.
Покудова ж, из личных своих запасов, садовник выдал девять клубней князю Трубецкому, шестнадцать — графу Апраксину и сорок — генералу Ганнибалу. Оставалось ждать результатов.
«Глядишь, пройдут год-два и потэтэс станет привычным на русском столе, и уж невозможно будет за несколько штук выменять диковенную игрушку — деревянный «Ноев ковчег»… — опять вспомнил он о Татьяне и Прохоре.
Вечерело. Глафира в четвертый раз закончила раздувать самовар. Явилась с улицы с ним в руках, заворчала:
— Ну сколько можно! Кого ж такого важного в гости-то ждем? — лицо ее было красное от жара и от усердия, щеки перепачканы сажей.
— Да! Какая теперь разница, кого ждали! Не будет уж никого! Уноси, Глафира, самовар. Да дайка мне водки с соленым огурцом.
Но женщина и не подумала выполнять просьбу хозяина, перекинула чрез плечо длинную косу:
— А пирожные куда девать?
— Съешь сама, да раздай ребятишкам на улице.
Довольная Глафира утерлась пышным белым рукавом. Тут же подцепила сладкий кругляшек и отправила в рот.
— Водки-то принеси!
— Ага! — опомнилась девка и метнулась из комнаты. — Я мигом.
Нет, Андрей не желал напиться. Наверное, он так до конца и не стал русским, потому что не умел свои печали топить в спирте. Он их только слегка заливал, одной рюмашечкой. Дабы мерзкая и резко пахнущая жидкость перебила привкус горечи, подкативший к горлу.
Анклебер оброкинул рюмку, растянулся перед камином, прямо на полу, на мохнатой медвежьей шкуре. Положил руки под голову, обнаружил на потолке, в углу, паутину. Закрыл глаза. Потеплело, и внутри, от водки, и снаружи, от каминного жара.
«Завтра же пойду к ней в дом. С Осипом переговорю. Сознаюсь в былых чувствах к его жене, повинюсь. И дам обет боле Татьяне не докучать. Взамен заручусь согласием на свидания с сыном, на воспитание его. Бывший конюх сам не без греха. Неужто не поймет? Он содержать семью теперь уж не в силах. Правда, мерзавец, должно быть, как всегда пьян и беспамятен… Ну, да ничего! Ушат холодной воды вылью на голову и дождусь, покудова протрезвеет. Все одно не проймет — заявлюсь к Прохору на поварню. Кто посмеет меня остановить? Не безногий же Осип! Мужик я в конце-концов, али кто! У меня тоже свои нравственные основанья имеются!»
Но трезвить Осипа не пришлось, переговоры с ним вести — тоже. На следующий день, его разбудил управляющий Мануэль.
— Барин там Вас спрашивают. Говорят, по срочному делу.
На пороге стояла Татьяна, заплаканная, в черном платке и черном платье. Бросилась садовнику на шею:
— Андрейка, помоги! Осип вчерась преставился! Удар его хватил, горемычного!
Х Х Х Х Х
Похороны были скромными. Татьяна, Прохор, дворник из Ораниенбаума Федор, да Андрей Анклебер. Скорбное вроде событие, а так благостно на душе: солнышко пригревает, птички на кладбище поют. И над самой могилкою — распустившийся куст сирени.