Кстати о любви
Шрифт:
— Честно? — он уперся руками в спинку кресла и смотрел на Руслану сверху вниз. — Я знаю, что мне нравится здесь. И мне нравишься ты.
— Очень нравлюсь?
Егор медленно рассматривал ее лицо — лоб, глаза, губы. Губы особенно. Он помнил их вкус и податливость и хотел почувствовать их снова.
Он хотел. Хотел эту женщину. Именно эту. Такую, какая она была — с зелеными прядями и неуемной энергией. Ее неугомонность возбуждала особенно, рождая объемные и яркие фантазии, до вспышек перед глазами.
Он хотел
— Очень, — негромко выдохнул Егор, склонившись ближе к ее лицу. Она смотрела на него, не мигая, будто бы он загипнотизировал ее. Знала, что голоса совсем почти не осталось. Дженис Джоплин заткнулась. Росомаха свалила, едва махнув на прощанье. С мозгом она попрощалась. Только и могла, что прошептать:
— Если ты и сегодня уйдешь, то я… я тебя больше не впущу. Честное слово не впущу, я же живая…
— Охренеть логика! — сказал он в самые губы, которые только что рассматривал, а теперь чувствовал их теплоту и мягкость. Рука Егора опустилась на ее плечо, пальцы легко пробежали вниз к запястью, медленно вверх, скользнули в широкий рукав футболки, и Лукин впервые ощутил ее гладкую кожу под своей горячей ладонью.
Это было последним осмысленным его поступком.
А потом он ушел. Утром следующего дня.
Только сначала успел осознать, насколько все непривычно и иначе. В самый момент пробуждения. Потому что проснулся от звука ее голоса. Она негромко напевала на кухне. Что-то слишком бодрое для едва начинавшегося дня. Под шипение масла на сковороде и рев чайника. Она что-то напевала, и это было странно. Непривычно. По-другому.
Потом зашла в комнату — с мокрыми волосами и в длинной майке. И, глядя на него, тем же голосом, нараспев произнесла:
— Я знаю, что ты не спишь.
— С тобой поспишь, — усмехнулся Егор и открыл глаза.
— Мне и четырех часов крепкого сна хватает. На работу опоздаешь.
— Это ты меня выгоняешь?
Руслана приподняла бровь и медленно двинулась к нему. Уселась на край кровати и внимательно посмотрела ему в глаза. А потом так же медленно произнесла:
— Заполучить в постель Егора Лукина — и его выгонять? Шутишь, граф?
— Тогда я не опоздаю на работу. Я туда вообще не поеду, — он пружинисто сел и, схватив Руслану за руку, дернул на себя. — Останусь в твоей постели.
— Оставайся. Новогодний номер сам себя выпустит! — хохотнула она. Помолчала, устраиваясь в его руках. Повернула голову, уткнувшись ему в подбородок. И прошептала: — Обожаю твою щетину.
— По утрам вы будете встречаться, — заверил Егор и легко затащил ее обратно под одеяло.
Но не так надолго, как ему бы того хотелось. Пришлось идти в душ, завтракать и уходить из квартиры Русланы из-за чертового новогоднего номера, не умеющего выпускаться самостоятельно.
Руська стояла рядом, разглядывая его, пока он одевался. Потом целовала на прощание, совершенно теряя голову от ощущения теплоты, которая накатывала, едва он касался ее, закрывала за ним дверь, все еще продолжая ощущать, как горят губы, лицо, ладони, что-то внутри, где должна быть душа. А когда щелкнул замок, прижалась лбом к покрытому лаком прохладному дереву, будто надеясь, что это ее остудит, прикрыла глаза и тихонько выдохнула, пытаясь осмыслить все случившееся. Будто бы это было не с ней.
С ней.
А в голове настойчиво крутилось его бархатистое «По утрам вы будете встречаться». И ее в дрожь бросало от этих слов — будто от обещаний, которые она ненавидит — они всегда имеют мало общего с реальностью. Но только не для Лукина. Лукин — реальный, настоящий, с рыжей порослью на щеках и благоухающий ее шампунем, уехал в редакцию. А ее простыни помнят его вчерашний запах — парфюма, дороги, чего-то присущего только ему, его коже.
Руслана вернулась в комнату и снова забралась в кровать, под одеяло. Будто укуталась в него — в Егора. Дура, наверное.
Но что ей было делать? Какие были варианты?
Когда он пропал больше чем на сутки, она вдруг решила, что все. Оборвалось. До этого было два совершенно странных ужина вместе, когда он уезжал около восьми, и она оставалась одна — со своими сомнениями и страхами. Сомнениями — в себе. Страхами — что для него все не так, как для нее. Лукин умудрился своим появлением в ее жизни отбросить назад все прочее. Например — причины появления синяков на ее лице. И когда это случилось, Руся не понимала, совсем не понимала. Кажется, еще в самую первую встречу, только тогда она не успела этого осознать.
Пропал почти на двое суток. Не предупредив, без звонка. А она привыкла, что он звонит, дарит гортензии, варит глинтвейн на ее кухне. По одному разу. Не так много надо для привычки. Для ее привычки — почти совсем ничего не надо. И вот это было действительно страшно. Потому что подхватило и повело за собой — сильнее, чем бывало прежде. Сильнее, чем она помнила.
Нет, здесь как раз варианты имелись в наличии. Всего два. Первый ей не нравился. Потому она выбирала второй — позволять себе делать то, что хочется в каждый конкретный момент.
Почти два дня его не было. Появился. Недвусмысленно и резко.
А теперь у нее душа нараспашку, потому что жить иначе она не могла. Не умела. С ним — и не хотела.
Так ходики на стене в кухне отмеряли день. А она мерила его шагами по квартире — погонять пыль. Сходить в супермаркет за продуктами. Повисеть в интернете и обнаружить, что Тоха оффлайн. Убить время. «Я бы хотел попасть в безвременье», — вспомнилось ей, и она вдруг поняла, что в него и угодила. Сплошной провал — ожидание вечера. Позвонит или не позвонит. Потому что сама звонить она не решалась.