Кстати о любви
Шрифт:
Егор не думал о нем, пока редактировал одну из своих старых статей, так и не попавших когда-то в какой-то номер, чтобы подогнать ее под формат новогоднего выпуска и размер в макете, пока передавал ее дизайнерам для оформления и подбора фотоматериала. И уж тем более стало не до заявления жены, пожелавшей уйти и из их общей профессиональной жизни, когда Лукин, жуя рыбный пирог во время позднего обеда в «Артхаусе», вспомнил про дядю Севу.
Извечный друг Андрея Лукина. После его гибели стал сначала наставником, а потом и другом Лукину-младшему.
Дядя Сева был фигурой загадочной. Он считался коллегой отца, но
Он просто всегда знал две вещи: дядя Сева очень много знает, и дядя Сева всегда примет его в гости. А на его даче Лукин бывать любил.
Они могли часами молча рыбачить, а потом также часами вести неторопливые увлекательные разговоры, которые заканчивались только под утро. При этом Егор отсыпался до обеда, а дядя Сева умудрялся съездить в соседнее село за свежим домашним хлебом и самогоном, наварить настоящей ухи и растопить баню.
И для полноты картины сумасшедшего дня Лукин провел вечер в поисках винтажной трубки в подарок дяде Севе и поедании котлет в квартире Русланы, странным образом способствовавших крепкому, но короткому сну — до рассвета он выехал из Киева, взяв курс на север.
А через несколько часов входил в высокую деревянную калитку с резным узором, с тем чтобы, едва сделав шаг, почувствовать теплый мокрый язык огромного, лохматого и совершенно черного волкодава по имени Михалыч на своей щеке.
— Ах ты ж паразит, твою через черный ход налево! — раздался знакомый могучий голос со стороны сарая. — Оставь! Оставь сказал!
— Пусть, — отмахнулся Егор и, преодолевая обнимашки пса, пошел на голос. — Привет, дядь Сев!
Тот вылез на свет божий, глянул на «подопечного» и широко улыбнулся. Невысокий, плотный, но отнюдь не толстый, чуть лысеющий, с темным живым взглядом, он не менялся десятилетиями. И определить его возраст сходу было невозможно. Никак не моложе, чем мог быть отец Егора, но и едва ли гораздо старше. Однако, судя по скупым рассказам, повидал он немало — на несколько жизней хватило бы.
— Ага! Вспомнил про старика, — драматично прокряхтел дядя Сева. И Лукина подхватил водоворот, утянувший его в дом, усадивший за стол в любимое старое всегда поскрипывающее кресло. И вручивший ему большую кружку горячего чаю с малиной.
— На старости лет научился варенье варить! — радостно сообщил дядя Сева — овдовел он недавно, года три как. И по сей день постигал азы домашнего хозяйствования.
— Соскучился, — улыбнулся Егор, отхлебнув ароматный чай. — И дело есть.
— А у меня трубочки со сгущенкой есть. Будешь?
— У тебя десертный период? — рассмеялся Лукин. — Буду я трубочки твои, буду. Потом.
— Борщ позавчерашний сейчас насыплю, — почти обиделся дядя Сева.
— Уймись, а, — попросил Егор. — Я с ночевкой. Все успеется.
Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, сделал глубокий вдох. В доме всегда был особенный запах — так пахнет в хвойном лесу после дождя. А может, это и пахло лесом. В гостиной были открыты если не окна настежь, то большие форточки, какая бы погода ни была на дворе. И ощущалась свобода, какой никогда не было ни в офисе, ни в их с Олей квартире. Коробки домов, коробки шкафов. Закупорено, закрыто, почти заколочено.
Дядя Сева, взглянув на Егора, только усмехнулся, налил чаю и себе и устроился возле камина. Камин здесь был самый настоящий, переделанный из старой печи. Дом без детей — не страшно.
— Ладно, выкладывай, что стряслось, — наконец, услышал Лукин.
— Ничего не стряслось, — отозвался Егор и потянулся к чашке. — Вкусное варенье, между прочим. Малина твоя?
— Моя. Наконец-то себя показала. Немного, но на пару банок хватило.
Потом они ели борщ, бродили по лесу с радостно скачущим вокруг Михалычем, играли долгие партии в нарды, пока Лукин зависал над доской, а дядя Сева выпускал клубы дыма из новой трубки, ужинали жареной картошкой с грибами и шкварками. И, наконец, Егор заговорил о «деле».
— Ты знаешь Павла Анатольевича Загнитко, бравого генерал-майора из кадрового департамента?
Дядя Сева на мгновение задумался, разглядывая немытую посуду в раковине. Но видел он явно не ее — его личный компьютер в головном мозге, видимо, раскочегаривался. Потом снова вернулся в реальность. Нужная информация из внутренней картотеки была выужена.
— Уже генерал-майор? — усмехнулся он. — Быстро!
— То есть — знаешь, — констатировал Лукин. — Что расскажешь?
— Да что рассказывать? В те времена он еще в полковниках ходил. Таких себе… паршивеньких, плешивеньких. Но в Министерство его привели уже тогда. Почти за руку. Проверка какая-то была, погоны летели, шапки летели, мужики со стульев своих летели. А его усадили на свободный стульчик очень тихо и быстро. До этого он в «Укроборонпроме» работал. Но недолго, лет пять. А еще раньше — на складе в Балаклее. Пороху не нюхал, ни в одной военной операции не участвовал. Малоприметный жук. У тебя к нему какой интерес?
— Не к нему, о нем… Как думаешь, он может деятельность какую для собственной выгоды развивать? Потянет?
— Того рода, о котором я подумал?
— Того самого, — кивнул Егор.
Дядя Сева опять задумался, и по всему было видно, что задумался он о чем-то безрадостном. Снова глянул на «воспитанника». Хмуро, из-под блеклых, но густых бровей. А потом мрачно выдал:
— Егор Лукин, ты во что лезешь уже?
— Я не лезу, будь спокоен. Ты же знаешь — всевозможные пресс-релизы не мое. Но… есть один человек… неугомонный слишком.
— Хороший человек? — у дяди Севы все определялось понятиями «хороший человек» и «не очень человек».
— Хороший.
— Тогда твоему хорошему человеку лучше угомониться. Сам понимаешь, если Загнитко за руку привели, значит, кто-то сильно заботливый у него имеется. Не чета вам, воробьям. Нет, я не утверждаю ничего. Но… не люблю тихушников, короче! — дядя пыхнул трубкой и снова уставился на посуду.
— Ясно. Я и сам думал… Конкретного ничего не расскажешь?
— Не расскажу. В связях, порочащих его, замечен не был. Нечего рассказывать. Но ты же и сам понимаешь, у всех за душой что-то имеется. Выводы делай. Выводы. И не суйся в это болото. Я Андрея тогда не вытащил, а сейчас — и годы не те, и связи уже не прежние.