Кто нашел, берет себе
Шрифт:
Сколько тебе, двадцать два? — спросил его Ротстайн. Двадцать три?
Точная догадка наблюдательного старика. Моррису тогда было двадцать три. А теперь почти шестьдесят, и годы между этими датами развеялись, как дым на ветру. Он слышал, что люди говорят, будто шестьдесят — все равно что сорок, но ведь это чушь. Когда ты большую часть жизни провел в тюрьме, шестьдесят — все равно что семьдесят пять. Или восемьдесят. Многовато для волка, по мнению Макфарленда.
Что ж, это мы еще увидим, верно?
Он сворачивает во двор мотоциклетной мастерской —
Но слышит только шум машин, едущих к стадиону, а когда выходит на стоянку за мастерской, невидимая рука, сжимавшая сердце, чуть ослабляет хватку. Высокий забор из ржавых металлических листов отгораживает стоянку от остального мира, а стены успокаивают Морриса. Ему это не нравится, он понимает, это ненормально, но деваться некуда. Сознание человека формируется его жизненным опытом.
Он идет к фургону — маленькому, запыленному, благословенно неприметному, сует руку под правое переднее колесо. Ключи на оговоренном месте. Садится за руль, радуется, когда двигатель заводится с полоборота. Радиоприемник изрыгает рок. Моррис тут же выключает его.
— Я смогу это сделать, — говорит он, подгоняет сиденье под себя, затем берется за руль. — Я смогу.
И, как выясняется, он может. Та же история, что с ездой на велосипеде. Самое сложное — вырулить на противоположную сторону дороги, дождаться разрыва в непрерывном транспортном потоке к стадиону. Но и тут все не так плохо: после минуты ожидания один из автобусов с табличкой «БЕЙСБОЛЬНЫЙ МАТЧ» останавливается, и водитель машет Моррису рукой. На север практически никто не едет, и у него есть возможность миновать центральную часть города по новой окружной дороге. Ему почти нравится снова сидеть за рулем. Нравилось бы точно, если бы не дающее покоя подозрение: Макфарленд выслеживает его. Но не останавливает… сейчас. И не собирается останавливать, пока не поймет, что задумал его давний друг… его земляк.
Моррис заезжает в торговый центр на Беллоус-авеню. Ходит под сверкающими флуоресцентными лампами, не торопится. Своим делом он не может заняться до темноты, а в июне светло до половины девятого, если не до девяти. В отделе садового инвентаря Моррис покупает лопату и топор, на случай если придется перерубать корни. Нависающее над откосом дерево скорее всего крепко оплело сундук. В проходе с табличкой «ЛИКВИДАЦИЯ» берет две сумки «Тафф-тоут» по двадцать баксов. Загружает покупки в кузов и идет к кабине.
— Эй! — раздается сзади голос.
Моррис замирает, ожидая услышать приближающиеся шаги, ожидая почувствовать руку Макфарленда на своем плече.
— Вы не знаете, есть ли в этом торговом центре супермаркет?
Голос молодой. Принадлежит белому. Моррис обнаруживает, что снова может дышать.
— «Сейфуэй», — отвечает он не оборачиваясь. Он понятия не имеет, есть в торговом центре супермаркет или нет.
— Хорошо. Спасибо.
Моррис садится за руль, заводит двигатель.
«Я смогу это сделать, — думает он. — Смогу и сделаю!»
26
Моррис медленно кружит по Норт-Сайту, той его части, где
Зря не захватил книгу, думает он, но тут же понимает: не зря. Человек за рулем, разглядывающий карту, выглядит естественно, а читающий книгу в кабине старого фургона похож на потенциального педофила.
Это паранойя или здравомыслие? Он не знает, знает только одно: записные книжки близко, совсем рядом. Они пикают, как сонар.
Мало-помалу свет июньского вечера сменяется сумерками. Дети, которые играли на тротуарах и лужайках, расходятся по домам смотреть телевизор, или играть в видеоигры, или проводить познавательный вечер, обмениваясь с друзьями и подругами сообщениями со множеством ошибок и тупым содержанием.
Уверенный, что мистера Макфарленда поблизости нет (пусть и не полностью уверенный), Моррис заводит двигатель фургона и медленно едет к конечной точке маршрута: к Центру досуга на Берч-стрит, куда он ходил, если библиотека на Гарнер-стрит не работала. Худого, начитанного, слишком острого на язык Морриса редко принимали в какие-то игры под открытым небом, а в тех случаях, когда принимали, всегда кричали: эй, криворукий, эй, придурок, эй, неумеха. Из-за красных губ он получил прозвище Ревлон. Приходя в Центр досуга, он обычно оставался в здании, читал или собирал пазл. Но теперь город закрыл старое кирпичное строение на замок и выставил на продажу на волне сокращений муниципального бюджета.
Несколько мальчишек еще играют в баскетбол на заросшей травой площадке за центром, но фонарей снаружи больше нет, и когда становится совсем темно, они шумно уходят, стуча и перекидываясь мячом. После их ухода Моррис заводит двигатель и сворачивает на подъездную дорожку вдоль здания. Фар он не зажигает, а маленький фургон выкрашен в идеальный для такой работы цвет — черный. Моррис огибает здание и останавливается сзади, где по-прежнему стоит щит с выцветшей надписью: «ТОЛЬКО ДЛЯ АВТОМОБИЛЕЙ ЦЕНТРА ДОСУГА». Глушит двигатель, вылезает из кабины, вдыхает июньский воздух, пахнущий травой и клевером. Слышит стрекот цикад и шум автомобилей на окружной дороге, но в остальном наступившая ночь принадлежит ему.
Да пошел ты, мистер Макфарленд, думает Моррис. Пошел куда подальше.
Он достает из кузова инструменты и сумки и направляется к зарослям на краю пустоши, за бейсбольной площадкой, где ему не удалось поймать столько легких мячей. Но тут его осеняет, и он возвращается к зданию. Опирается ладонью на старый кирпич, еще теплый от солнца. Приседает, выдергивает несколько сорняков, чтобы заглянуть в одно из подвальных окон. Они не забиты фанерой. Луна только поднялась, оранжевая и круглая. В ее свете он видит складные столы и стулья, горы коробок.