Кто нашел, берет себе
Шрифт:
— Извини, что спрашиваю, но почему ты работаешь здесь, Чарли? Я думал, ты получил крупную сумму от штата за то, что отсидел столько лет по ложному обвинению.
— Эх, друг, они угрожали поднять старые дела. — Роберсон опускается на автомобильное сиденье перед «харлеем». Берет гаечный ключ и постукивает по запачканной машинным маслом штанине. — Включая то дело в Миссури, за которое меня могли упечь до конца жизни. Или я иду на компромисс, или опять в полном дерьме. Так что пришлось договариваться.
Он смотрит на Морриса налитыми кровью глазами, и тот видит, что Роберсон, несмотря
— В итоге они все равно возьмут тебя за жопу, дружище. И вставят по самое не могу. Качни лодку, и достанется еще сильнее. Поэтому приходится довольствоваться тем, чем можешь. Я так и поступил, и мне этого достаточно.
— Дерьмо ни хрена не значит, — говорит Моррис.
Роберсон гогочет.
— Ты вечно это твердил. И это гребаная правда!
— Только не забудь про ключи.
— Не забуду. — Роберсон нацеливает на Морриса почерневший от въевшейся грязи палец. — А ты не попадись. Послушай папочку.
«Я не попадусь, — думает Моррис. — Я слишком долго ждал».
— Кое-что еще.
Роберсон ждет продолжения.
— Как я понимаю, ствола у тебя нет? — Моррис видит выражение лица Роберсона и торопливо добавляет: — Не для использования, для страховки.
Роберсон качает головой:
— Никаких стволов. За это можно загреметь.
— Я никогда не скажу, что ствол твой.
Налитые кровью глаза пристально смотрят на Морриса.
— Хочешь честно? Староват ты для оружия. Еще отстрелишь себе мошонку. Фургон — пожалуйста. Я у тебя в долгу. А если тебе нужен ствол, найди где-нибудь в другом месте.
23
В пятницу, в три часа дня, Моррис едва не стер произведения современного искусства стоимостью двенадцать миллионов долларов.
Нет, конечно, не сами произведения, но он вплотную подошел к тому, чтобы стереть все сведения о них, включая информацию о взносах двенадцати богатых доноров ЦКИ. Он провел недели, создавая новый поисковый протокол, который охватывал все приобретения Центра искусств с начала XXI века. Протокол этот сам по себе был произведением искусства, но сегодня днем, вместо того чтобы отправить самый большой из дополнительных архивов в основной, Моррис мышкой сбросил его в корзину, вместе с прочим мусором, от которого следовало избавиться. Древняя, не отвечающая современным реалиям компьютерная система ЦКИ забита бесполезным дерьмом, включая информацию о том, чего даже нет в этом здании. Эти предметы еще в 2005 году отправили в нью-йоркский музей «Метрополитен». Моррис собирается очистить корзину, чтобы освободить место для нового мусора, уже подводит курсор к соответствующей надписи — и тут осознает, что вот-вот отправит жизненно важный архив на небеса, куда возносятся все стертые данные.
На мгновение он вновь оказывается в Уэйнесвилле, пытается спрятать запрещенные вещи накануне шмона. Может, в камере и нет ничего опаснее упаковки печенья «Киблер», но этого достаточно, чтобы получить взыскание, если охранник в дурном настроении.
Жирный говнюк-босс выбирает именно этот момент, чтобы заглянуть в закуток, где работает Моррис. В таких же закутках парятся и остальные сотрудники в окружении фотографий подруг, парней, членов семьи, даже гребаного домашнего пса. У Морриса — только почтовая открытка с видом Парижа, где он всегда хотел побывать. Как будто такое возможно.
— Все хорошо, Моррис? — спрашивает жирный говнюк.
— Отлично, — отвечает Моррис, молясь, чтобы босс не вошел и не посмотрел на экран. Хотя, вероятно, он даже не поймет, на что смотрит. Ожиревший ублюдок умеет отправлять электронные письма, вроде бы смутно представляет себе, для чего нужен «Гугл», но на этом его познания обрываются. При этом он живет в богатом пригороде с женой и детьми, а не в Клоповнике, где безумцы в разгар ночи орут на невидимых врагов.
— Приятно слышать. Продолжай в том же духе.
А ты уноси отсюда свой зад, думает Моррис.
Именно так жирный говнюк и поступает, возможно, направляясь в столовую, чтобы набить жратвой свое жирное брюхо. Моррис восстанавливает нужный ему архив, отправляет в основной. Ничего сложного, но, закончив, он шумно выдыхает, словно обезвредил бомбу.
Что у тебя с головой? — ругает он себя. — О чем ты думал?
Риторические вопросы. Думал он о записных книжках Ротстайна, теперь уже таких близких. И о маленьком фургоне, и о том, как будет бояться, сев за руль после стольких лет в тюрьме. Чтобы вернуться туда, достаточно поцарапать чей-то бампер… наткнуться на копа, который решит, что Моррис выглядит подозрительно…
«Я должен еще немного поработать, — думает Моррис, — должен».
Но разум его перегрет, стрелка температуры дрожит в красной зоне. Моррис думает, что успокоится, едва записные книжки окажутся у него в руках (и деньги тоже, хотя это совсем не так важно). Как только содержимое сундука переместится в глубины стенного шкафа его комнаты на девятом этаже Клоповника, напряжение разом спадет. Но сейчас оно просто убивает. Как и жизнь в изменившемся мире, и работа, и наличие босса, который не носит серой формы, но перед которым все равно надо пресмыкаться. Давит на него и необходимость сесть за руль незарегистрированного автомобиля, не имея водительского удостоверения.
К десяти вечера все изменится к лучшему, думает он. А пока надо держаться. Дерьмо ни хрена не значит.
— Точно, — шепчет Моррис и вытирает капельку пота из-под носа.
24
В четыре часа он сохраняет все, что наработал за день, закрывает программы, которыми пользовался, выключает компьютер. Идет в роскошный вестибюль ЦКИ, а там, словно оживший кошмарный сон, — Эллис Макфарленд, стоит, расставив ноги и заложив руки за спину. Его РИ разглядывает картину Эдварда Хоппера, будто ценитель живописи, каковым, конечно же, не является.