Кто сказал: "Война"?
Шрифт:
— И что родители? Ну, рассказывай!
— Отказали. Говорили что-то глупое, мол, рано, я еще слишком молод, должен повзрослеть, осознать… а чего там осознавать? Они сами женились в семнадцать.
Он снова прервался, отстранился и отвернулся, словно не хотел рассказывать дальше. Салема не торопила. Она почувствовала, что и сама знает ответ: слышала только что в лавке болтушки Мирры. Слышала и не хотела верить. Все это казалось ей странным, глупым и несправедливым: почему именно она должна расплачиваться своей любовью за то, что кто-то выдумывает мифические войны и распускает трусливые слухи?
Наконец Нарайн продолжил:
— Правда, потом отец все же объяснился. Вейзы, мол, не отдадут
Вот как. Значит, она — не самая красивая девушка Орбина, не любимая дочка и не желанная невеста, а всего лишь часть наследства Диатрена?
— А ты? Тебя тоже волнуют прииски?
— Глупая, — он опять обнял ее и прижал, тепло и близко, как ей и хотелось. И даже поцеловал куда-то в волосы, — любимая моя глупышка! Никакие прииски меня не волнуют. Ничего, слышишь? Я возьму тебя и без наследства, и даже если Геленн из дому выгонит. С тобой я готов быть хоть степняком-погонщиком.
И тут Салема вспомнила про день Младшей сестры, он же совсем скоро! Как она могла забыть? Браки, заключенные в день, посвященный Любви Творящей, считаются священными и признаются всеми, даже несмотря на то, что в Орбине уже давно не верят в величие богов и почти не молятся.
— Тогда давай поженимся сами, без родительского согласия? День Младшей сестры меньше, чем через месяц.
— А ведь ты права, — он впервые за все это время улыбнулся, — когда узнают, всем придется смириться — закон будет на нашей стороне. Нужен подходящий храм где-нибудь за городом, небогатый, но уважаемый. Я найду такой, и тогда… — он вдруг запнулся, заглянул в глаза и спросил: — А ты согласна на свадьбу без наряда, без пышной церемонии, цветов и гостей?
— Конечно! Нар, я люблю тебя.
— Сали! — И он вдруг поцеловал ее, в рот, глубоко и долго, как ей всегда мечталось. Она прижалась, подалась вперед, отвечая и раскрываясь навстречу… время замерло, сердце забыло биться, а в голове сделалось прозрачно и гулко. И так хотелось, чтобы этот поцелуй длился бесконечно…
Но Нарайн все же отпустил ее, а потом глянул еще раз в глаза и легонько подтолкнул к тропинке:
— Теперь иди первая, пока твой братец чего не заподозрил.
Салеме не хотелось отрываться от любимого, а еще было неприятно, что он так плохо думает о брате, надо было объяснить ему, как они близки. И что Гайи скорее сам поможет ей сбежать, чем выдаст кому-то. Но сейчас явно было не место и не время. Она все же попрощалась и вышла из зарослей на мостовую. Щеки ее горели, и все время казалось, что поцелуй так и сияет на губах и все-все это обязательно увидят, будут оглядываться, показывать друг другу и шептаться.
Гайяри сидел на краю малого фонтана, плескал водой на камни и думал о чем-то своем, но, увидев Салему, махнул ей рукой и улыбнулся.
— Ну что, сестренка, удалось свидание? Видно, да, раз так сияешь. Что у вас случилось? Рассказывай.
— Да ничего. — Салема сперва смутилась, но, ради Творящих, разве Гайяри сам такого смущался?! И она решила, что тоже не станет. — Он меня поцеловал! И, знаешь, Гайи, целуется он лучше всех! Даже ты, я уверена, так не умеешь, вот!
Он опять засмеялся, хотел что-то ответить, наверняка ироничное и колкое, но она не стала слушать.
— Пойду я, а то матушка потеряет. — И гордо пошла через площадь.
Пока возвращалась домой, все мысли вертелись вокруг побега и тайного бракосочетания, а губы вытягивались в блаженной улыбке, и на них все еще чувствовался вкус поцелуя.
*5*
Айсинар, вынужденный с самого утра тащиться через полгорода в старом паланкине, выдергивал по одной нитке бахрому полога и злился на себя за опрометчивое обещание. Орс, видно, совсем одичал в своей Умгарии, раз надумал болтаться по ремесленным кварталам выряженным как подмастерье. С другой стороны, надо же узнать, что такого важного он хочет показать, чего никак не увидеть славнейшему избраннику. И главное — как это связано с возможной войной и его последней речью в Форуме. Речь эта уже не первый день крутилась в голове, не давая покоя. Началось все с очередной лавины, почти перекрывшей Пряный путь, и жалоб созидателя Рута на недостаток работников. Орс в который раз предложил разделить бремя содержания дороги с соседями, а Вейз — временно увеличить торговые пошлины. И тогда вещатель заговорил о войне.
— …Мы и умгары — исконные враги. Родовой чести не важно, сколько поколений сменилось, они не простили горечи поражения и позора рабства. В каждом роду до сих пор помнят, на чьих землях разбиты наши сады и виноградники, чьими руками они обрабатываются. Простой люд мечтает о мести. Этим воспользуется знать, можете не сомневаться. Кнезам нужен металл для орудий, золото и серебро, нужна беспошлинная торговля с югом, а еще — занять чем-то своих недорослей, мечтающих помахать мечами. Мы стоим на пути, и нас ненавидят — чего уж лучше? Прошлогодний закон о налоге на клинок и руку стал еще одним ручейком наполняющим море злобы северян, их желания воевать, а повышение пошлин, как предлагает наш славнейший стяжатель, — Озавир нарочито вежливо поклонился Геленну и, получив ответный поклон, продолжил, — я убежден, окажется последней каплей…
— Временное повышение, заметь, славнейший, временное: всего лишь на сезон, — прервал доклад хриплый бас Варела Рута, — чтобы закончить ремонтные работы к осенней ярмарке.
Вещатель замолчал, позволяя противнику высказаться, но в ответ на его слова только слегка улыбнулся:
— Вадану Булатному и его советникам, поверь мне, славнейший созидатель, — еще один вежливый поклон, — нет ни малейшего дела до наших забот о надежной проходимости Пряного пути. Его не волнует, сколько фарисов доберется до Мьярны к осени. Зато очень беспокоит то, чем будет занята тридцатитысячная армия, чем станут кормиться семьи воинов, и, соответственно, будут ли умгары также радоваться объединению племен по осени, как радовались зимой, или кнезы расплюются и разъедутся по своим уделам.
Озавир Орс был непреклонен, как всегда, когда пытался доказать то, во что искренне верил. И сегодня он казался убедительным не только Айсинару, но и доброй половине Форума. Патриархи перешептывались, некоторые даже согласно кивали, но вслух поддержать боялись: слишком горькую правду выдавал им вещатель, слишком в лоб, слишком болезненно и оскорбительно. И ведь мог же иначе, точно мог! Он умел, не обижая и не угрожая, уговорить любого дикаря, а вот лгать и подслащивать лекарство для своих не считал нужным.
— Тридцатитысячная армия? — раздался пренебрежительный смешок. — Не кажется ли тебе, славнейший, что это излишнее беспокойство — обращать внимание на стадо, пусть и большое? Да и кто сказал, что именно тридцать тысяч? Ты что, по головам считал?
А вот блюститель провоцировал его специально: каждый знает, что потомственный вещатель Озавир Орс — шпион из наилучших, и если уж он называет какие-то цифры, то все они не раз проверены. Славнейший Тир не сомневался в точности, он просто ждал, когда в запале спора кто-то скажет нечто такое, что потом пригодится для шантажа. Зверинец… настоящее паучье логово. Только Озавир, слишком долго живший среди врагов, может поверить, что вернувшись в Орбин, попадет в родной дом, где примут, поймут и не ударят в спину.