Кто-то в моей могиле

Миллар Маргарет

Капля пота скользнула у него за ухом и упала за воротник. Он поднялся со стула, подошел к окну и распахнул его настежь. Затем он взглянул на полную прохожих улицу. Мало белых отваживалось прогуляться по Опал-стрит с наступлением сумерек. Эта часть города принадлежала ему, ему и Камилле, и Дэйзи не имела к ней никакого отношения. «Аллея грязи» — так называл это место кое-кто из полицейских, и когда он чувствовал себя тихо и спокойно, то не слишком осуждал их за подобное мнение. На ножах, которые пускали в дело здесь, было немало грязи. На ноже Камиллы, очевидно, тоже.

— С возвращением на Аллею грязи, Камилла, — громко произнес он, но его голос совсем не напоминал голос умудренного старца. Он звучал

юно, зло и яростно. Это был голос ребенка из приюта, дерущегося за свое имя, за Иисуса.

«Все эти царапины, синяки и выбитые зубы, — сказала мать-настоятельница. — Половину всего времени ты почти не походил на человека».

Он закрыл окно и посмотрел на свое отражение в покрытом пылью зеркале. У него больше не было выбитых зубов, царапин и синяков, но он не слишком походил на человека.

— Конечно, с именем Иисуса жить очень нелегко…

Часть II

Город

10. Но любовь была, Дэйзи. Ты — доказательство существования нашей любви

Только одна вещь постоянно была с Филдингом во время всех его путешествий — грязный, весь в пятнах, обтянутый недубленой кожей чемодан. Ему было так много лет, что замки не работали, и хозяин перевязывал его собачьей цепью, которую он купил в лавке дешевых товаров в Канзасе. В этом чемодане Филдинг держал те немногие дорогие его сердцу вещички, которые он решил сохранить на память, и, когда ему было грустно, или его охватывала тоска по прошлому, или он особенно остро ощущал свое одиночество, он любил вынимать и рассматривать их, словно разорившийся хозяин магазина, разглядывающий еще оставшийся товар.

В этих сувенирах из прошлого, хоть и было их немного, содержалось столько чувства, что пробужденные ими воспоминания, казалось, с годами становятся еще ярче и оживленнее. Пластмассовая палка из цирка на Мэдисон-сквер-гарден вернула его под огромный купол настолько ощутимо, что он смог вспомнить каждого клоуна и каждого фокусника, каждого воздушного акробата с распухшими от напряжения мышцами ног и даже старого усталого слона.

Кроме палки в чемодане было следующее:

Зеленый котелок, оставшийся с вечеринки в день Св. Патрика в Ньюарке (А неплохо они тогда гульнули!).

Два куска окаменевшего дерева из Аризоны.

Серебряный медальон (Бедняжка Агнесса).

Гавайская гитара. Филдинг не умел играть на этом инструменте, но любил с видом опытного музыканта держать ее в руках, когда напевал «Осеннюю луну» или «Весну в горах».

Небольшая шкатулка из пахучих трав и игл дикобраза, сделанная индейцем из Северного Онтарио.

Двойная цепочка из позолоченных сосновых шишечек, которая когда-то была прикреплена к присланному ему Дэйзи рождественскому подарку — наручным часам, заложенным потом в Чикаго.

Несколько вырезок из газет о далеких и манящих морских портах по другую сторону Земли.

Пачка писем, в основном от Дэйзи, а также почтовых переводов, давным-давно полученных и прожитых.

Поломанная ручка с золотым пером из ненастоящего золота.

Два расписания поездов.

Кусок дерева, по рассказам — от линкора «Западная Виргиния», подвергшегося бомбардировке в Пёрл-Харборе. Он выменял его у одного моряка в Бруклине на бутылку мускателя.

Здесь же лежал десяток фотографий: Дэйзи со свидетельством об окончании школы в руках, Дэйзи и Джим во время медового месяца. Обрамленная рамкой фотография двух солидных женщин зрелого возраста, совершенно одинаковых на вид (они держали пансион в Далласе), наискосок шла надпись «Стэну Филдингу в надежде, что он не забудет „божественных двойняшек“». Увеличенный портрет шахтера из Пенсильвании, который как две капли воды походил на

Авраама Линкольна и очень сокрушался, что тот умер и из этого сходства нельзя извлечь никаких выгод («Ты только подумай, Стэн, как бы лихо мы с тобой могли жить: я — Авраам Линкольн, ты — мой госсекретарь, а все нам кланяются, расшаркиваются и покупают нам выпивку. Меня просто тошнит от мысли, сколько дармовой выпивки мы потеряли!»). Еще одна фотография, наклеенная на картон. Ада, сам Филдинг и их работник на ранчо около Альбукерке, симпатичный кареглазый парень по кличке Кудряш. Весной, когда пылевые бури превращали день в ночь и работать было невозможно, они обычно втроем играли в карты. В первые годы замужества Ада была хорошей, веселой бабой, готовой на любые подвиги. Рождение ребенка ее здорово переменило. Тот год был очень засушливым, и из ее глаз вылилось больше слез, чем дождя с неба.

Он вытащил чемодан и начал раскладывать его содержимое на большом круглом столе под зеленым абажуром свисавшей с потолка лампы.

Мюриэл вошла в комнату из кухни, больше помещений в квартире не было. Невысокого роста, полноватая женщина средних лет с резко очерченным крупным ртом и размытыми круглыми бледно-зелеными, словно мятные лепешки с каплей лакрицы в центре, глазами. Увидев раскрытый чемодан, она недовольно вздохнула:

— Зачем еще тебе понадобилось вытаскивать это старье наружу?

— Воспоминания, моя дорогая, воспоминания.

— Знаешь, мне тоже есть о чем вспомнить, но я не вываливаю старое барахло на стол каждые две недели.

Она склонилась у него над плечом, чтобы получше разглядеть сделанную на ранчо фотографию:

— Похоже, вы были веселой компашкой.

— Да, тридцать лет назад.

— Брось, ты не слишком изменился с той поры.

— По крайней мере не так сильно, как Кудряш, — сказал он мрачно. — Я навестил его, когда в последний раз проезжал через Альбукерке, и с трудом узнал. Он выглядел стариком, а его руки настолько скрючились от артрита, что он даже не мог играть в карты, не то что ухаживать за скотиной. Мы немного повспоминали старые времена, и он сказал, что обязательно заглянет, когда приедет в Чикаго в следующий раз. Но и он, и я прекрасно знали, что больше никогда не увидимся.

— Ну, ты уж не слишком над всем этим раздумывай, — грубовато посоветовала Мюриэл. — Все твои проблемы от того, что ты все время суешь нос в прошлое, ты привык его обсасывать. Запомни-ка мои слова, Стэн Филдинг. Этот твой старый чемодан и есть твой худший враг. Был бы ты поумнее, давно взял бы его да отнес на причал и зашвырнул подальше в море, сказав ему последнее прости.

— Я вовсе не претендую на то, чтобы быть умным. В данный момент меня очень мучит жажда. Как хорошая жена, будь любезна, принеси мне пивка. Сегодня что-то жарковато.

— Оттого, что лакнешь пива, прохладнее не станет.

С этими словами она направилась в кухню за пивом, поскольку очень любила, когда он называл ее хорошей женой. Они были женаты всего месяц, и, хотя страстной любви к мужу Мюриэл не испытывала, у него, вне всякого сомнения, имелись качества, которыми она восхищалась. Пьяный или трезвый, он был намного добрее любого из мужчин, которых ей приходилось встречать до него; он обладал не только хорошим чувством юмора и хорошими манерами, но и пышной шевелюрой, и полным комплектом собственных зубов. Помимо всего прочего она ценила его способность заткнуть в разговоре за пояс любого. Кто бы что ни говорил, в том числе и люди с хорошим образованием и неплохими мозгами, Стэн всегда мог одержать верх над собеседником. Мюриэл гордилась тем, что она была замужем за человеком, у которого имелся ответ на любой вопрос, хотя очень часто ответ этот мог быть, а порой и оказывался неправильным. Впрочем, классно высказанный неправильный ответ был для Мюриэл ничуть не хуже правильного.