Кто-то в моей могиле

Миллар Маргарет

Его манера непринужденно разговаривать преобразила и саму Мюриэл: из молчаливой и довольно робкой женщины, которую он встретил в Далласе, она превратилась в особу с громким голосом и большой способностью к общению. Она знала, что ей нечего его бояться, что бы она ни сказала. Любое произнесенное слово, в том числе и свое собственное, Филдинг воспринимал с большой долей иронии и скептицизма. Другое дело — слова, написанные на бумаге. Он безгранично верил любому прочитанному тексту, даже если он содержал очевидные противоречия, а к любому полученному письму

относился как к посланию монарха, доставленному дипломатической почтой и слишком серьезному, чтобы его можно было открыть сразу. Каждый раз он минут пять вертел его в руках, рассматривал со всех сторон, подносил к свету, прежде чем сломать печать.

Когда Мюриэл вернулась с бутылкой пива в руках, она увидела, что он склонился над одним из писем с таким выражением напряжения и беспокойства на лице, что можно было подумать — он читает его первый, а не пятидесятый раз.

Большую часть писем от Дэйзи он читал ей вслух, и она никак не могла понять его волнений по поводу подобной скукотищи. У нас тепло. Или холодно. Розы отцвели. Или расцвели… Была у зубного, в парке, на пляже, в музее, в кино. «Может, она и неплохая девушка, эта его Дэйзи, — думала Мюриэл, — но уж больно скучно живет».

— Стэн.

— Ну?

— Твое пиво.

— Спасибо, — сказал он, но не потянулся за ним сразу же, как делал это обычно, и она поняла, что это письмо принадлежит к числу самых худших, которые он не читал вслух и не обсуждал.

— Стэн, пожалуйста, не впадай в меланхолию. Я очень не люблю, когда ты грустишь. Мне становится так одиноко. Ну, выпей!

— Сейчас.

— Послушай, я все понимаю. Может, ты покажешь мне фотографию этого парня, который был так похож на Авраама Линкольна? Вот уж фотография, ничего не скажешь. Расскажи мне о нем, Стэн, о том, как ты был бы государственным секретарем в цилиндре и визитке…

— Ты уже слышала об этом.

— Расскажи мне еще раз. Я с удовольствием посмеюсь. Здесь так жарко, что только смех может спасти меня.

— Меня тоже.

— Ну так что? Давай посмеемся. Нам есть над чем.

— Да. Я знаю.

— Ну, Стэн, не грусти, пожалуйста.

— Не беспокойся.

Он положил письмо обратно в конверт. Как ему хотелось, чтобы письмо это никогда не попадало ему в руки. Оно было написано давным-давно, и он ничего уже не мог изменить. Собственно, и тогда он не мог ничего сделать. Но беспокоило его то, что он даже не попытался ничего предпринять, не позвонил ей, не написал, не поехал ее повидать.

— Ну, Стэн. Твое здоровье! Как?

— Конечно, конечно. — Он выпил пиво. У него был какой-то странный кисловатый привкус, словно его несколько раз охлаждали, а затем выставляли на жару, потом снова охлаждали. Интересно, мелькнула у него в голове мысль, может быть, и он сам так же пахнет по этой причине. — Хорошая ты женщина, Мюриэл!

— Брось. — Она смущенно рассмеялась. — Ты и сам не такой уж плохой человек.

— Неужели? Я бы на твоем месте на это особенно не рассчитывал.

— Да нет. Ты шикарный мужик. Я поняла это, как только

увидела тебя в самый первый раз.

— Зря ты так думаешь. Совершенно зря.

— Стэн, я тебя умоляю. Не надо.

— Просто приходит время, когда человеку пора дать оценку собственной жизни.

— Но почему это время должно наступить именно сегодня, в такое замечательное субботнее утро? Послушай, почему бы нам не сесть в автобус и не поехать в зоопарк?

— Нет, — ответил он мрачно, — если уж обезьянам приспичило посмеяться, пусть приходят и поглядят на меня здесь.

Испуг в ее глазах постепенно сменялся раздражением, рот словно поджали щипцами.

— Ты все-таки приуныл, несмотря ни на что.

Казалось, Филдинг не расслышал жену.

— Я ее подвел. Я всегда ее подводил. Даже в прошлый понедельник я от нее сбежал, смылся без всяких объяснений, не извинившись. Я трус. Я тунеядец. Пината назвал меня именно так — тунеядец.

— Я уже слышала от тебя все это. Ты мне все рассказывал. А теперь почему бы тебе об этом не забыть? По-моему, он сам тот еще наглец. Может, он тунеядец почище тебя.

— Вот и ты назвала меня тунеядцем.

— Нет, нет, я вовсе не это имела в виду. Я только…

— Ты имеешь право думать именно так. Это правда.

Она вдруг наклонилась и с размаху ударила кулаком по столу:

— Какого черта ты не запрешь свой проклятый чемодан и не оставишь его в покое?

Он посмотрел на нее с выражением печали и нежности:

— Тебе не подобает так кричать, Мюриэл.

— Почему бы нет? Если мне есть о чем кричать, отчего же мне не кричать?

— Потому что подобного рода поведение не красит даму. «Во всем колчане Дьявола нет стрелы для сладкоголосого сердца».

— У тебя на все готов ответ, да? Даже если ты выдергиваешь его из Библии.

— Из лорда Байрона, не из Библии.

— Стэн, пожалуйста, убери чемодан. — Она подняла с пола цепочку-подарок и протянула ему. — Давай все сложим, запрем и снова засунем чемодан под кровать — и просто сделаем вид, что мы его никогда не открывали. Как? Я тебе помогу.

— Не надо. Я могу все сделать сам.

— Ну так сделай. Сделай же!

— Ладно, — он принялся складывать в обшарпанный чемодан все свои сокровища: фотографии, письма, вырезки, кусочки окаменелого дерева, палку из цирка и шкатулку из игл дикобраза. — Мне пятьдесят три, — внезапно произнес он.

— Да, я знаю. Ты выглядишь гораздо моложе. У тебя прекрасная шевелюра. Спорю, что многие моложе сорока позавидуют…

— Пятьдесят три, и это все, что у меня есть от прожитых лет. Не много?

— Как у большинства.

— Нет, Мюриэл. Не надо меня жалеть. Меня слишком много жалели, были ко мне слишком добры и слишком много позволяли. Я не заслуживаю такой чудной дочери, как Дэйзи. Только подумать, я убежал от нее, даже не остался, чтобы поздороваться, хотя бы посмотреть, как она выглядит после стольких лет. Она была прелестной девчушкой с огромными невинными голубыми глазами и застенчивой приятной улыбкой…