Кто-то в моей могиле
Шрифт:
— Бабуля нам не разрешает.
Наконец заговорила сама миссис Розарио:
— Дверь будет открыта после того, как джентльмен удалится.
— Нет, она будет открыта прямо сейчас!
— После того как джентльмен удалится, не раньше. Я не позволю, чтобы дети видели свою мать в компании незнакомца, когда ее муж находится в отсутствии.
— Слушай, старая дура, — завизжала Хуанита. — Знаешь, что у меня в руке? Твой Иисус Христос собственной персоной. И знаешь, как я собираюсь его употребить? Я собираюсь расколотить с его помощью эту дверь…
— Не смей богохульствовать в моем доме! — закричала миссис Розарио.
— И колотить по ней, — продолжала Хуанита, — до тех пор, пока что-нибудь не поддастся, не развалится — дверь или твой Христос. Ты слышишь, старая ведьма? Хоть раз Иисус поможет мне, он сам расколотит эту дверь.
— Если насилие будет иметь место, я приму меры.
— На этот раз он на моей стороне. Понятно? С ним я, а не ты. — Хуанита засмеялась нервным хохотком. — Вперед, Иисусик! Ты ведь на моей стороне.
Она начала ритмично молотить распятием по двери, словно опытный плотник, вгоняющий гвозди. Филдинг так и не поднялся с места, на лице его застыла гримаса боли, все усиливающейся по мере того, как нарастал треск дерева и плач детей. Вдруг распятие треснуло, и металлическая голова ударилась об стол и упала на пол.
От этого же удара отлетела одна из досок двери, и миссис Розарио могла увидеть, что произошло. Дверь затем отворилась, и дети гурьбой выбежали из комнаты, как телята из загона, смущенные и напуганные.
Яростно вскрикнув, миссис Розарио пронеслась по комнате и подхватила голову Христа.
— Будешь знать, как за мной шпионить, — торжествуя, воскликнула Хуанита. — В следующий раз одним Иисусом не отделаешься. Весь дом разнесу по кусочкам!
— Грешница! Богохульница!
— Я не люблю, когда за мной шпионят. Я не люблю, когда от меня запирают двери.
Трое детей сразу же умчались на улицу. Трем оставшимся (один спрятался за кушеткой, двое уцепились за юбку Хуаниты) миссис Розарио сказала дрожащим голосом:
— Подойдите, мы все должны преклонить колени и умолять о прощении за грех вашей матери.
— Замаливай свои грехи, старая дура. Тебе это нужно не меньше, чем кому другому.
— Подойдите, дети. Чтобы сберечь душу вашей матери от мук вечного ада…
— Оставь моих детей в покое. Если они не хотят молиться, то и не надо.
— Мэрибет, Поль, Рита…
Никто из детей не шевельнулся, не издал ни звука. Казалось, они застыли, как застывают в воздухе летчики, осознающие неминуемость падения и пытающиеся решить, на какую сторону падать безопаснее, — вот дети и решали, чью же сторону им принять: Бога и бабушки или матери. Первым принял решение самый младший, Поль. Он уткнул залитое слезами смуглое личико в юбку Хуаниты и снова заревел.
— Прекрати хныкать, — приказала мать и небрежно подтолкнула его в сторону Филдинга.
Филдинг почувствовал себя в роли зрителя на игре в бейсбол, который вдруг видит, что мяч вылетел за пределы поля и летит в его направлении, и ему уже ничего не остается, кроме как ловить его. Он подхватил ребенка на руки и унес в спальню, подальше от кричащих женщин.
— Ты попадешь в ад, грешница!
— Вот и прекрасно. У меня там имеются родственники.
— Не смей произносить его имя. Он не в аду. Священник говорит, что сейчас он с ангелами.
— Ну, если он смог попасть к ангелам, то и я туда попаду без труда.
— Ай, липки, липки, — напевал Филдинг прямо в ухо малышу, — кот играл на скрипке. Вот корова полетела, на луну она присела. Тут захохотала над ней собачка-крошка, а тарелка убежала со столовой ложкой. Сам-то ты видел когда-нибудь, как корова прыгает на луну?
В глазах его маленького собеседника появилась печаль, словно ответ его на вопрос должен был быть очень серьезным.
— Я раз видел корову.
— Которая прыгала на луну?
— Не-е! Она давала молоко. Бабушка возила нас на большое ранчо, а там коровы давали молоко. Бабушка сказала, что коровам, чтобы дать нам молока, надо много работать, поэтому я должен был не пролить ни капли и выпить все до донышка.
— Когда-то я тоже работал на ранчо. И уж можешь мне поверить, работал я побольше любой коровы.
— А ты тоже работал на бабулином ранчо?
— Нет. Это было очень далеко отсюда.
Крик в соседней комнате неожиданно прекратился. Хуанита исчезла в другой части дома, миссис Розарио стояла на коленях перед алтарем, нежно придерживая левой рукой голову Иисуса. Она молилась без слов, но по выражению ее лица Филдинг чувствовал, что взывает она не к прощению, а к мщению.
— Я хочу папу, — сказал малыш.
— Он очень скоро вернется. Может, ты хочешь послушать про те неприятности, которые были у мисс Маффит? Крошка мисс Маффит села на тахту, сразу съела творожок и сладкую пахту. Тут к ней змейка подползла и испугала, и мисс Маффит тут же взяла и убежала. А ты боишься змей?
— Нет.
— Ну и умница. Змеи иногда могут даже очень пригодиться.
Воротник рубашки намок от пота, и Филдинг ощущал, как каждые несколько секунд сердце делает лишний удар, словно его гоняли по всей грудной клетке. Ему довольно часто приходила в голову мысль об инфаркте, но, если это случалось дома, он просто пропускал пару стаканчиков и забывал об этом. Но здесь он не мог позволить себе забыть. По правде сказать, инфаркт казался неизбежным в этот сумасшедший день, кульминацией которого стали поломанное распятие и запертая дверь, мрачная женщина, застывшая в молитве, перепуганные дети, Хуанита и мисс Маффит. «А сейчас, леди и джентльмены, торжественный финал нашего представления — Стэнли Филдинг и его никуда не годная система артерий!»
— Мисс Маффит, — он прислушался к своему сердцу, — была настоящей маленькой девочкой. Ты знал об этом?
— Такая же настоящая, как я?
— Совершенно верно, такая же настоящая, как ты. Она жила лет эдак двести-триста назад. Ну и однажды ее отец написал про нее стихотворение, и теперь дети во всем мире любят слушать про крошку мисс Маффит.
— Я не люблю. — Мальчик покачал головой, и его курчавые волосы защекотали горло Филдинга.
— Не любишь? В самом деле? А про что бы ты хотел послушать? И не надо кричать, мы не должны беспокоить бабушку.