Кто-то в моей могиле
Шрифт:
— Убери свою черную лапу подальше от моего колеса, хамло! — прокричал Филдинг, не поднимая стекла. Он прекрасно сознавал: подобная фраза — вызов на драку, но не менее отчетливо он понимал тем самым уголком мозга, который продолжал связывать его с окружающей действительностью, что никто не расслышит произносимых оскорблений из-за толстого автомобильного стекла, да еще и при таком ветре.
Он нажал на стартер. Машина пару раз дернулась вперед. Мотор заглох. Только тут Филдинг сообразил, что не отжал педаль экстренного торможения. Он снял автомобиль с тормоза, завел
Вид двух приближающихся фурий поверг его в ужас. Он запаниковал и чересчур усердно нажал на акселератор, выжав его до упора. Мотор взревел и снова заглох. Филдинг понял: ему ничего не остается, как сидеть и ждать.
Он опустил оконное стекло и снова посмотрел на дорогу. Ему пришлось очень старательно прищурить глаза, чтобы обе Хуаниты соединились в одну. За двадцать метров он отчетливо различал ее крик. В этой части города любой крик воспринимался не как просьба о помощи, а как знак надвигающейся беды: группа молодых негров и мексиканцев исчезла без следа, двери в бильярдную мгновенно захлопнулись, будто сработала электронная система сигнализации, отреагировавшая на опасное возрастание децибел. И когда прибудет полиция, если этому, конечно, суждено случиться, никто ничего не будет знать ни о воре, укравшем автомобиль, ни о женщине, исходившей криком.
Филдинг взглянул на светившиеся перед ним часы. Половина седьмого. Впереди еще уйма времени. Ему только нужно держать себя в руках, и девчонку удастся утихомирить без труда. То, что она сломя голову неслась к машине, означало одно — полицию его новая подружка не вызывала. Самое важное — оставаться спокойным, действовать взвешенно и хладнокровно.
Но пока он следил за ее приближением, гнев снова застучал в висках, в глазах запрыгали цветные пятна. В цветовых вспышках к нему приблизилось лицо Хуаниты в черных потеках туши и слез, покрасневшее от холода и долгого бега.
— Ты, — крикнула она прерывающимся голосом, — сукин сын! Ты украл мою машину.
— Я как раз возвращался, чтобы забрать тебя. Я же сказал бармену, что сейчас вернусь.
— Грязный… врун!
Он перегнулся через сиденье и открыл правую переднюю дверь.
— Залезай!
— Я сейчас… полицию вызову…
— Залезай!
То, что он дважды повторил приказ, произвело на нее точно такое же воздействие, что и положенная на стол в баре монета. Десять центов положили, чтобы она их взяла, дверцу открыли, чтобы она залезла в машину. Хуанита обошла автомобиль спереди, пристально глядя на Филдинга, словно подозревала его в том, что он ее вот-вот задавит.
Она забралась в машину. Дыхание все еще не восстановилось после бега по дороге.
— Ну и что же ты скажешь, сволочь?
— Ничего такого, во что бы ты могла поверить.
— Я и так бы ни во что не поверила. Ты…
— Успокойся. — Филдинг закурил. Огонек спички сливался с пятнами огня, прыгающими
— Ты хочешь заключить со мной соглашение? Помру со смеху. А ты ничего, смелый парнишка!
— Хочу одолжить у тебя на пару часов машину.
— Неужели? А что взамен?
— Кой-какая информация.
— Кто тебе сказал, что мне нужна информация от такого старого придурка, как ты?
— Выбирай выражения, дочка!
Хотя голос он практически не повысил, похоже, она почувствовала, в какой он ярости, и, когда снова заговорила, голос звучал вполне примирительно:
— Какую информацию?
— О твоем богатом дядюшке.
— С какой стати мне нужна информация о нем? Он умер, его уже четыре года как похоронили. Кроме того, откуда тебе знать, что мне рассказала мамаша, а что нет?
— То, что я собираюсь тебе рассказать, ни капли не похоже на то, что рассказывала твоя мать. Если, конечно, ты пойдешь мне навстречу. Все, что надо сделать, — одолжить мне на пару часов машину. Я сейчас отвезу тебя домой и верну машину после того, как выполню свое поручение.
Хуанита провела ладонями по щекам и, казалось, очень удивилась, обнаружив на них слезы. Она уже забыла, что плакала, забыла и причину слез.
— Я не хочу домой.
— Надо.
— С какой стати?
— Потому что тебе должно быть любопытно, почему мать лгала своей дочери все эти годы.
Он завел машину и съехал на дорогу. Хуанита настолько удивилась, что возражать ему была не в силах.
— Лгала? Да ты, похоже, совсем рехнулся. Моя мать, она настолько чиста, что даже… — тут Хуанита без всякого смущения использовала довольно приземленную фигуру речи. — Я тебе не верю, Фостер. Ты все придумал, чтобы заполучить мою тачку.
— Тебе и не надо мне верить. Спроси мать.
— О чем?
— Где раздобыл деньги твой богатый дядюшка.
— Он серьезно занимался промышленным разведением скота.
— Он был обычным пастухом.
— У него были…
— У него не было ничего, кроме единственной рубахи, но, я готов поставить десять к одному, и та ворованная. — Последнее утверждение не соответствовало истине, но Филдинг не мог признаться в этом даже себе. Ему просто необходимо было верить, что Камилла оказался презренным лгуном, вором и негодяем.
— Откуда же взялись деньги, которые он мне оставил в этом фонде? — поинтересовалась Хуанита.
— Я же тебе пытаюсь втолковать: никакого фонда нет.
— Но я получаю каждый месяц двести долларов. Откуда они берутся?
— Спроси об этом свою мать.
— Ты говоришь так, будто она мошенница или что-нибудь такое.
— Или что-нибудь такое.
Он повернул налево. Филдинг совершенно не знал этого города, но за долгие годы скитаний выработал привычку фиксировать в памяти те или иные приметы улицы, по которой проходил или проезжал, чтобы потом вернуться по ней в гостиницу или пансионат, делал это уже автоматически, подобно слепому, отсчитывающему шаги между различными местами на своем пути.