Кто-то в моей могиле
Шрифт:
— Дэйзи, дай мне объяснить все по порядку.
— Горы выглядят намного привлекательнее в этих снежных шапочках.
Часть III
Незнакомец
17. Мне незачем жить. Но я прохожу сквозь череду дней,
закованный в собственное тело, я уже давно хочу
сбросить эту кожу, чтобы
моих самых любимых, тебя и Аду
Они побывали уже в пяти барах, и Филдинг изрядно утомился от беспрерывного передвижения с места на место. Но Хуанита была настроена двигаться дальше. Она даже садилась на самый краешек табурета, словно ждала, что внутри у нее раздастся сигнал отправления и она помчится дальше.
Ту-ту-у-у-у…
— Ради всего святого, неужели ты не можешь остановиться? — взмолился Филдинг. Выпитое начинало сказываться. Правда, не на голове — разум его оставался по-прежнему острым и ясным, он был переполнен шутками и ценнейшими сведениями, а вот ноги подкачали. Они постарели, и им было трудно таскать его тело по многочисленным забегаловкам. Ноги жаждали покоя, в то время как ум усиленно трудился, обрушивая на Хуаниту, бармена, парня у стойки потоки обильной информации. Конечно, никто не подходил ему по уровню. Он должен был опускаться до них. Но они внимательно слушали и прекрасно понимали, что имеют дело с джентльменом старой школы.
— В какой же такой школе ты учился? — поинтересовался бармен, подмигнув при этом незаметно левым глазом Хуаните.
— Ты не понял, дружище, — снисходительно пояснил Филдинг. — Я говорил не о конкретной школе. Это фигура речи.
— Ну-ну…
— Это совершенно точно. Кстати, о старой школе. Уинстон Черчилль учился в Хэрроу. Ты вот знаешь, как зовут тех, кто учился в Хэрроу?
— Догадываюсь, что их называют так же, как и всех остальных простых смертных.
— Ни в коем случае! Их зовут хэрровианцы.
— Быть того не может!
— Ей-Богу!
— Приятель твой явно окосел, — сказал бармен Хуаните.
Молодая женщина презрительно поглядела на говорившего:
— С ним все в порядке. Он всегда так разговаривает. Эй, Фостер, ты что, окосел?
— Нисколько, — ответил Филдинг. — Я в прекрасной форме. А как ты себя чувствуешь, дорогая?
— Очень болят ноги.
— Ну так сними туфли.
Хуанита принялась стаскивать обеими руками левую туфлю:
— Это настоящая змеиная кожа. Я уплатила за них девятнадцать долларов.
— Должно быть, у тебя огромные чаевые.
— Да нет. У меня богатый дядюшка.
Она поставила свои остроносые туфли на каблуках-шпильках на стойку перед собой. Снятые с ног, туфли обычного размера выглядели теперь огромными и бесформенными, как будто принадлежали какому-нибудь гиганту, любившему к тому же причинять себе боль.
На фоне огромных туфель количество алкоголя в стакане Филдинга казалось совершенно мизерным, на что он не преминул указать бармену.
— Я ничего не делаю, — сказала она.
— Когда я прихожу в вашу забегаловку пропустить стаканчик, то не начинаю немедленно раздеваться и не оставляю свою одежду на стойке.
— Почему бы тебе действительно это не сделать? — заметила Хуанита. — Думаю, это произвело бы фурор. Могу себе представить, как раздуется и вся позеленеет от злости миссис Брустер.
— Ну, в общем, если хочешь демонстрировать стриптиз, сядь в одну из кабинок сзади, там тебя полиция не увидит. По субботам они проходят здесь раз по десять.
— Плевала я на легавых.
— Ну? А хочешь знать, что однажды произошло во Фриско? Там по улице, я читал об этом в газете, какая-то девка шла босиком, она больше ничего не делала, и они ее арестовали. Ей-Богу!
Хуанита заявила, что она ни капельки не верит в эту чепуху, но тут же подхватила туфли и стакан и пошла к кабинкам. Филдинг последовал за ней.
— Давай побыстрее, — сказала она. — Допивай и пошли. Меня уже тошнит от этой дыры.
— Мы ведь только что пришли.
— Я хочу туда, где весело, а здесь весельем и не пахнет.
— Ну почему? Мне вот весело. Разве ты не слышишь, как я смеюсь? Хо-хо-хо, ха-ха-ха.
Хуанита, казалось, хотела раздавить свой стакан — с такой силой она сжимала его обеими руками.
— Ненавижу этот город. Как я жалею, что вернулась сюда. Дорого бы я заплатила, чтобы оказаться подальше отсюда и никого больше не видеть: ни мою мамашу, ни остальных. Я хотела бы поехать туда, где меня никто не знает, где все совершенно чужие.
— Они все узнают про тебя очень скоро.
— Как?
— Ты сама им расскажешь, — сказал Филдинг, — как я. Я приезжал в сотни городов, никому не известный человек, и уже через десять минут начинал рассказывать кому-нибудь о себе. Может, я говорил не всю правду и даже назывался чужим именем, но я разговаривал. Понимаешь? А когда разговариваешь, все равно рассказываешь. Так что очень быстро ты перестаешь быть чужим в этом городе, и снова нужно отправляться в еще один незнакомый город. Но не будь простофилей, детка. Оставайся здесь, поблизости от своего богатого дядюшки.
Хуанита вдруг хихикнула:
— Я не могу быть слишком поблизости от него. Он умер.
— Умер? Неужели?
— Похоже, ты не больно-то веришь, что у меня был богатый дядюшка.
— А ты его видела когда-нибудь?
— Когда я была маленькой. Он приезжал и привез мне серебряный пояс. Он был сделан индейцами из настоящего серебра.
— А где он жил?
— В Нью-Мексико, занимался разведением скота. Благодаря этому занятию у него появились большие деньги.
«У него никогда не было денег, — подумал Филдинг, — если не считать нескольких долларов, остававшихся к субботе и заканчивавшихся в воскресенье, поскольку он не мог противостоять своим внутренним потребностям».