Кубанский шлях
Шрифт:
– Недавно лошади прошли!
Приглядевшись к влажной почве, Бычков подтвердил выводы Сидора:
– Точно! Земля копытами примята!
Фока встревожился, суетливо оббежал полянку:
– Скольки коней было? А куда идёть след?
– Дальше узнаем, Фока - возбуждённо ответил Афанасий, - ну, тронулись, братья. Да под ноги глядитя. Не потерять бы след.
Казаки продолжали ещё некоторое время ехать, но уже наобум - никаких свидетельств о прохождении лошадей не стало видно. Вечерело. Надобно бы подумать о ночлеге.
Вдруг Сидор опять остановился и указал
– Тута небольшая дорога. По такой ездять не кажный день, - рассудил Сидор, указывая на выбоины во влажном галичнике, - вот глядитя, свежие следы, цельный табун прошёл, видать, наши енто кони.
– Не затопчите следы, - ворчал Фока, - чего скучились? Разойдитеся пока!
– Прав, Фока, казаки, отойдите в сторону, - деловито распоряжался Бычков, - станем лагерем поблизости, чтобы, как рассветёть по следам итить дале.
Спали тревожно. Мишаня Долгов и сын Фоки Дормидонт, сторожили лагерь станичников и, не сомкнув глаз, вглядывались в темноту. От ногаев всего ожидать можно.
Едва рассвет светлеющим туманом начал расползаться по пролеску, где был раскинут бивак, дозорные принялись будить казаков. Лютиков шептал каждому чуть ли не в ухо:
– Вставай, да потише. Чуеть моё сердце, что недалёко ушли нагаи. Не вспугнуть бы.
Пока все скоренько собирались, Сидор уже рассматривал вчерашние следы и что-то шептал себе под нос.
Внезапно ветром разметало пелену тумана, и казаки в трёх сотнях шагов увидели врага - десятка два бодрых всадников и с ними станичных коней.
Ногайцы, не ожидавшие такой встречи, опешили, на миг остановились и затем, гиканьем и свистом подгоняя лошадей, помчались прочь.
Началась погоня, в которой двое из них свалились, простреленные ружейными пулями. Афанасий Бычков тоже вдруг пошатнулся в седле и выпустил поводья. Казаки хотели было подхватить его, но он переложил поводья в другую руку, крикнул: "Вперёд!" - и сам помчался дальше. Как оказалось после, пуля перебила ему левую ключицу. Но, превозмогая боль, он продолжал вместе со всеми погоню. Ногайцам, однако, удалось оторваться от преследователей, и те скакали за ними вслепую.
К вечеру по конским следам выскочили к реке Кубани, и тут же началась мучительная переправа, длившаяся часа два или три. Было очень холодно, ледяная вода сковывала члены, казаков гнуло в дугу. Выйдя на берег, стали оглядываться, но воров как ветром сдуло. Следов на берегу не было, да их просто и не видно - кругом камень. Видно, река меняла здесь русло.
– Э-эх, - жалобно подытожил синими губами Фока, - не отбили коней, тольки замёрзли и намокли.
– Как в станицу-то возвращаться, - сокрушённо качали головами уставшие казаки.
– Ничего, братцы, дюже не горюйтя, - успокаивал товарищей Сидор, - вернёмся в станицу, соберём охотников и сгуляем до ногаев. Подберёмся к улусу и не тольки своих коней возвернём, но и чужих угоним.
– Святое для казака дело, - подтвердил Лютиков, стуча от холода зубами.
Бычков постанывал: рану ему перевязали, но пуля засела в кости - без лекаря не обойтись.
На следующие сутки, к обеду, полные унынья казаки вернулись в станицу.
Они вошли в церковь, где отец Кирилл отпевал табунщиков, виновато опустив головы, перекрестились. И спрашивать было не надо: не догнали татар, не отбили коней.
Тела убитых предали земле скромно, но похоронили теперь не на общем кладбище под тыном, а на погосте, у храма. Его колокол трижды, по числу погибших, звонил "по душе". И этот печальный звон говорил больше, чем все речи скорбящих. Вдовы убитых под иконами положили их шапки . В небе закурлыкали журавли. Они возвращались с зимовки домой.
Часть 3. За Веру и Отечество
1. При дворе Екатерины
Императрица была ещё в церкви, когда все, кто должны были ей представиться, скучились на паперти. К этим-то именно "парадам", повторявшимся каждое воскресенье и каждый праздник, франты и молодцы казарм готовились, затягивались, напомаживались, душились и одетые в лучшие свои мундиры выстраивались в ряд, в надежде привлечь взгляд Екатерины, понравиться ей своим ростом и фигурой. Говорили, что некоторым это удавалось.
Кроме них, у входа, где должна была проходить императрица, пожилой фаворит прежней правительницы Елизаветы граф Шувалов ставил в ряд дворян, иностранцев и прочих, желающих просить о чём-либо или жаловаться на несправедливости.
Когда окончилась обедня, сначала показались парами камер-юнкеры, камергеры, затем - знатные сановники, наконец, появилась сама Екатерина II, в сопровождении князей, княгинь и придворных дам.
Императрица, по своему обычаю, начала обходить всех, приветливо обращаясь к каждому с каким-либо ласковым словом. Это была уже немолодая, но хорошо сохранившаяся дама, среднего роста, очень полная. Однако её походка, стать и вся она сама несли печать изящества и достоинства. У неё не было резких движений, все в ней было величаво и благородно. Но это была сильная личность, все сметавшая на своём пути.
Лицо государыни, очень выразительное, свидетельствовало о гордости и властолюбии. На её губах постоянно блуждала улыбка, но для того, кто помнил деяния владычицы российской, знали, что это выработанное годами спокойствие скрывало неистовые страсти и железную волю.
Добившиеся благосклонности, аудиенции или даже приглашения во дворец с низким поклоном отходили, уступая место новым просителям.
Сегодня Екатерина была рассеяна. Она два раза подала ручку для выражения преданности одному и тому же молодому польскому шляхтичу. Он прибыл в Санкт-Петербург по делу о наследстве и просил аудиенции. И если в первый раз она похвалила его внешний вид и велела ждать, то во второй раз пригласила к себе, в Зимний дворец. Её рассеянность объяснялась просто: скоро будет три недели, как нет известий от Потёмкина, хотя, по обыкновению, промежуток между посланиями Григория никогда не превышал более недели.