Кубанский шлях
Шрифт:
Я про себя рассмеялся. Цо он може ведач обо мне? Но сказал, что пошутил.
Потом я его спросил, как открыть ворота, если там стража? Это не дверь, ключом не отомкнуть.
Он говорит:
– Ты хитрый, придумай сам.
– Конечно, я согласился. Очень хотелось посмотреть, как вас будут резать. Только попросил дать мне самую красивую девку.
Он не отказал мне:
– Бери, - муви, - какую хце.
– Что вы его слушаете!? Вы видели отравленных стражников!?- воскликнул Сидор, - расстрелять, как собаку.
Атаман приказал
По дороге он встретил Фёдора Кобылу с ружьём наперевес.
– Ты живой, дед, - улыбнулся атаман.
– Живый, що зи мной зробыця? Ось туркив пострыляв. Пивдужины вбыв!
– похвалился старик.
– Да как же ты за ними гонялся?
– Ни, я зза угла. Стрэльну и спрячуся.
Дом атамана не пострадал. Среди поломанной мебели, оборванных занавесок и битой посуды рыдала жена, вернувшаяся из церкви.
– Будя, не впервой. Забыла, как было прошлый раз? Это не горе, люди жизни, домов лишилися, а ты?
– Ладно, не бубенься, - примирительно буркнула жена и, кряхтя, стала убирать битую посуду.
– Кубыть, переживём, - скорее себе, чем жене, прошептал Чернецов.
Сидор торопился домой. Не покидала мысль: как там дома Маруся одна? Скоро рожать ей. Последние дни она не выходила на улицу. Посидит во дворе, тихонечко порадуется, попоёт и опять в хату. И всё думает, думает о чём-то. Он её не тревожил, понимал: первенец! Да и сам он рад до смерти. Маруся сгладила ему боль прежней утраты, дала силы жить дальше. А ребёнок - это такое счастье! Продолжатель рода. А вот и хата. Це-елая, не сгорела. Он отворил калитку....
Нет слов, чтобы передать состояние Сидора при виде представшей картины. Такое не приснится в самом страшном сне....
С груши спрыгнул Сергунька Держихвост, подошёл к застывшему, будто мёртвому, казаку.
– Дядька Сидор, дядька Сидор!
– ткнулся ему в грудь.
– Ты... всё... видел?
Мальчишка заплакал.
Во двор вбежал Бычков. Не застав дома Лукерью, он понял, что она у дочери и помчался сюда.
Вся семья порублена.... Будто пуля в сердце.... Афанасий упал....
А в лекарню Клауса несли и везли раненых, некоторые пришли сами. Они располагались тут же, на подворье. Здесь же уже суетились Шкандыбиха, вдова Трусиха, другие сердобольные женщины. Рильке и Терентий принесли все свои снадобья, мази, кто-то кипятил воду на летней печи, кто-то рвал полотенца и простыни на повязки. Всюду стон, вздохи, жалобы.
Казаки, разумеется, привычны к ранам, смертям - ведь живут в порубежье, но такого дерзкого набега ещё не было. И спасение иначе как чудом не назовёшь.
– Святая молитва сотворила сие чудо, - перекрестилась Шкандыбиха, - видели бы вы, как деточки молилися, аки ангелочки небесныя.
Прибежал мальчишка от атамана и сказал, чтобы лекарь выбросил все свои снадобья - они отравленные.
– Дядька Николай, а предателя, санитара, расстреляли, - добавил он.
"Как же я просмотрел?" - промелькнуло в голове
– Лекарства выбросить, они испорчены, - распорядился он, - пользуйтесь только снадобьями Терентия, а я приготовлю новые.
К вечеру Лютиков подсчитал потери: двадцать убитых казаков, одиннадцать - мирных жителей, тридцать шесть раненых, девять сожжённых домов. Доложил атаману. Чернецов пожевал усы и чётко выговорил:
– Даю три дня. После похорон продолжим учения.
12. Григорий Потёмкин
Осаждённые Потёмкиным Бендеры сдались без кровопролития. Князь занял лучшее здание - дом паши.
Диван из золотистой ткани под кисейным балдахином, несколько изысканно одетых красавиц, сидящих на низеньких пуфиках, одна, в изящном греческом костюме, на восточный манер возлежит на диванных подушках. Князь Потёмкин сидит подле неё. Он одет в разновидность длинного платья, похожего на халат; это его излюбленная одежда дома. Напротив, на атаманке, развалился довольный генерал-поручик Гудович, отличившийся при взятии Килии. Пятьдесят офицеров всех званий стоят в глубине зала, освещённого огромным количеством свечей, ждут приказаний главнокомандующего.
Да, при всей храбрости, которую князь не раз проявлял в битвах, у него была слабость: он любил роскошь. Кстати, так завлекая хана роскошью, выманил у него Крым... дал Екатерине и двору такое празднество, какого не придумал бы и обладатель Алладиновой лампы....
У князя Потёмкина-Таврического не было никакой осёдлости. Он не строил замков, не разводил садов и зверинцев: великолепный дворец Таврический был даром Екатерины II, а у него своего домовитого приюта и не было никогда... И всё же он мог в любом месте окружить себя красотою и удобством, создать обстановку приятности и неги для, пусть минутного, отдыха. И здесь, в Бендерах, он не отступил от своего обыкновения.
Несмотря на возраст, он всё ещё был хорош собою: орлиный нос, высокие брови дугой, голубые глаза, благородный цвет лица, высокий рост и приятное телосложение. Дамы высшего света продолжали писать ему ещё любовные письма, заказывали медальоны с его изображением.
Окружающее великолепие не было его самоцелью, а так, фоном для эмпирий. Его душа и голова были заняты не наслаждениями и утехами, а государственными делами. Он радел всем сердцем о России, масштабно мыслил и посему свершал великие деяния.
Они сидели молча, наслаждаясь покоем.
– Долгая война, - наконец, вздыхает Потёмкин.
– Между кампаниями проходят месяцы.
– Но удача сопутствует Вам, Светлейший, - возражает Гудович, - грех жаловаться. Разгромлен турецкий десант под Кинбурном.
– Благодаря Суворову, - уточняет Потёмкин.
– Взяли Хотин и осадили Очаков.
– Да.... Помнится, в 23-градусный мороз пошли на приступ очаковских укреплений. Падение Очакова так подействовало на султана Абдул-Хамида I, что он умер от сердечного приступа.