Кубанский шлях
Шрифт:
Агафон незаметно приблизился к входной двери и, пошептавшись со старым Брылем, который при звуке набата первым вместе с семьёй поспешил укрыться за каменными стенами храма, выскользнул наружу. Брыль замкнул за ним дверь, приговаривая:
– Нэ сохраныть Господь града - нэ сохраныть ны стража, ны ограда.
На площади споры закончились - турки решили ломать церковные врата.
Вдруг они приоткрылись, вышел однорукий великан в выгоревшей рясе, и храм снова замкнули изнутри.
Интересно, что он хочет делать? Сдаваться? Нет, нет. Он отставил руку, как будто заграждал им
Скоро все враги на площади стояли на коленях и с благоговением смотрели на великана.
Агафон от напряжения покрылся потом. Раскрыв руки для защиты единоверцев от ворогов и подставив под пули свою грудь, он внушал врагам оставаться смиренными. Он не чувствовал своей калечности, как будто выросла в эти мгновенья вторая рука, а силы утроились. ... Душа дьякона становилась такой большой и широкой, что, кажется, могла вместить не только людей, находящихся в храме, но и весь мир. Он не понимал, сколько это продолжалось, но за спиной звучали песнопения, значит, там, в храме, молились во спасение. Спас.... Спас.... Господи, спаси и помоги всем страждущим...
Но вот на площади показалась новая группа врагов. Свистнула стрела и пригвоздила диакона к вратам храма. Было больно, очень больно, но он стоял. Потом были ещё стрелы и пули, а он стоял, и враги замерли, изумлённые величием его духа.
Наконец, Агафон почувствовал, что жизнь уходит из него:
– Благодарю Тебя, Господи! Ты простил...- прошептал он, слёзы стекали по его щекам, боль уходила.
Но по-прежнему он стоял, удерживаемый стрелой. Побледневшее лицо осветилось удовлетворённой улыбкой. Стало всем необъяснимо страшно.... турки на время остановились.... что стало спасением для укрывшихся в храме, потому что вскоре разнеслось оглушительное "Ур-р-ра!" прибывшего на подмогу отряда из соседней станицы, подоспели и казаки пикетов.
Турки, уверенные в своём численном превосходстве и уже подсчитывавшие ясырь и дуван, как-то ослабли духом и стали отступать, хотя всё равно их оставалось больше - подошедший отряд насчитывал всего-то тридцать сабель. Но казаки не думали о том, сколько было неприятеля. Они никогда не подсчитывали его, а убивали, помня отеческую мудрость: "Кто пожалел врага, у того жена - вдова".
Одновременно с подмогой, к воротам станицы подъехали казаки дневного дозора во главе с Сидором Шерстобитовым. Первым делом он велел схватить поляка, запереть в сарае и поставить там охрану, затем стали освобождать несчастных пленников от пут.
Глава 11. Последствия прорыва
Казаки положили тело изрешечённого пулями Агафона на землю, кто-то вытащил из его груди стрелу.
– Смотрите, ребята, он улыбается!?
– воскликнул Митька Бессараб.
– Он умер счастливым!
– прошептал Лютиков.
– Это Господь его взял к себе, на небо..., - пояснил Фока Авдеев.
Казаки сняли шапки, перекрестились и склонили
Патракий Шкандыбин постучал в двери церкви:
– Открывайте, свои....
Врата открылись, и на площадь хлынул взволнованный народ. Люди окружили бездыханное тело Агафона, крестились, старики сняли шапки, женщины плакали.
Отец Кирилл не нашёл в толпе станичников Софью и встревожился. Заметив ищущий взгляд священника, бабка Манефа подошла к нему и успокоила:
– Матушка с повивальной бабкой пошли в баню. Приспело, отче.
Отец Кирилл вошёл в широко раскрытые двери храма, за ним последовало несколько певчих и старух. Остальные начали расходиться по своим подворьям.
Допрос Яна Слодковского вёл сам атаман Чернецов, с перевязанной головой, ещё не остывший от битвы. Он пришёл к арестованному в сопровождении Афанасия Бычкова и Сидора Шерстобитова. Ян не стал запираться, а даже с каким-то изуверским наслаждением поведал сотнику и его товарищам историю своей жизни и предательства.
Он по происхождению шляхтич, из семьи конфедератов, которых после раздела Польши 1772 года российская "крулева" подвергла гонениям. Все родственники его погибли, и Ян дал слово мстить "клятым москалям" за их смерть всегда и везде. Он выучился на лекаря и в России "лечил" богатых людей, а после их безвременной кончины сам становился богаче. Когда его личностью заинтересовался исправник, бежал. И даже здесь, в должности санитара, продолжал вредить.
– Холера вас возьми! Если б немец мог догадываться, что я подмешивал в снадобья! Кабы не этот счастливый случай с турками, я всё равно бы устроил у вас в станице мор. О, пся крев! О кляты казаки, сколько вас сегодня сдохло! Я знаю свой конец, но всё равно смеюсь. Ха-ха-ха!
Яну, однако, смешно не было, в его глазах читались страх и неизбежность кары, в волнении он стал путать русские и польские слова, но продолжал издевательски ухмыляться и ёрничать.
– Ты, давай, расскажи, как с турком стакнулся!
– поторопил его Бычков.
– А, особенно и ниц мувич.
– Гутарь, не распотякивай!
– прикрикнул Чернецов.
– Добже. У турка затянулись раны, и он стал со мной мувич.
– Как же вы понимали друг друга?
– А он знает русский язык. Так и говорили, по-русски.
– От зараза, а притворялся. Толмача ещё ему приводили.
– Этот ваш праздник был для него метой, днём, когда не только он освободится, но и вшистка ваша станица исчезнет с лица земли.
Я ему говорил, что русские бардзо укрепили своё место. Он смеялся.
Однажды мне муви:
– Ян, хце много грошей?
Я ему:
– Кто ж не хце? А цо тшеба робич?
– На их праздник открыть ворота нашим солдатам. Зараз получишь мешок денег, тройку лошадей и повозку.
– То ест гумор?
– говорю я ему, - откуда тебе знать, что придут солдаты?
– Знаю, - отвечает, - они, может быть, уже стоят у стен станицы и ждут своего часа.
– А ты не боишься, что я расскажу атаману о твоём предложении?
– пригрозил я ему.
– А свидетелей нет. Я скажу, что ты наговариваешь на меня, чтобы скрыть свои прошлые дела, - выкрутился Джебраил.