Кукловод
Шрифт:
Всю ночь я так и не сомкнула глаз. Мне не давали покоя мысли, сомнения, страхи, которые упорно не хотели меня отпускать, заставляя то и дело возвращаться к давно минувшим дням. Я вспоминала Деймона. Вот он пьет мою кровь, а спустя мгновение я вспоминаю, как он обнимает меня, чтобы усыпить мою бдительность и убить, ведь я была помехой и угрозой для людей, которых он любил. Ты тоже пил мою кровь. Тоже хотел позволить мне сгнить заживо. Но, в отличии от Деймона, иногда ты позволяешь мне слабость, позволяешь как сейчас плакать у тебя на груди, вцепившись пальцами в мягкую ткань твоей рубашки, и просто гладишь меня по разметавшимся волосам,
– Я их всех разочаровала. Я предала их.
– Часы пробивают четыре раза, мои глаза пекут и в голове гудит из-за выпитого алкоголя. Твои глаза прикрыты, но я знаю, что ты не спишь.
– Предала? Ты сумасшедшая, Кэролайн. Это они тебя предали. А ты только спасала их шкуры от меня. Ведь не приди ты в ту ночь просить о Сальваторе, я бы остался здесь. Я бы убил Елену, потому что не люблю, когда меня дурачат. Убил бы Бонни и Стефана, которые активно участвовали в плане моего убийства, Деймон умер бы сам. Ты спасла их всех, куколка. Так что ты бесспорно хороший друг, хотя и глупа, потому что не понимаешь, что в первую очередь нужно думать о своем благополучии.
– Ты говоришь равнодушно, пожимаешь плечами. Я знаю, что ты всегда считал мой поступок глупостью, раздражался, вспоминая причину, по которой я пришла к тебе.
– Знаешь… А я ведь очень боялась, когда мы возвращались. Думала, что ты легко можешь убить моих друзей.
– Не знаю, зачем я это говорю, но это позволяет отвлечься от мыслей о недавно совершенном убийстве и презрительном взгляде Бонни.
– Могу. Но не буду.
– Ты приоткрываешь глаза, проводишь пальцем по моей щеке, смахивая очередную слезинку.
– Почему?
– Я, как завороженная, смотрю в твои глаза, пытаясь прочитать в них ответ, понять почему ты, несмотря на частые напоминания, что стоит думать лишь о себе, сам не следуешь этому правилу, на свой странный манер заботясь обо мне.
– Ты и так проводишь часы возле могилы матери. Не хочу, чтобы нам пришлось проводить там целые дни, пока ты будешь оплакивать всех своих друзей. Считай, что я делаю тебе одолжение.
– Ты намеренно говоришь грубо, презрительно кривишь губы, но мне хочется верить, что это напускное, что на самом деле тебе не все равно.
– Спи, Кэролайн. Уже рассвет.
– Ты крепко обнимаешь меня, и я послушно закрываю глаза, утыкаюсь носом тебе в плечо, ощущая, как по телу разливается эта теплая волна благодарности и уверенности в завтрашнем дне.
***
Я сладко потягиваюсь, чувствуя себя на удивление отдохнувшей и бодрой. Правда вчерашние воспоминания, быстро вернувшиеся, немного ухудшают мое настроение, но не настолько, чтобы сдержать невольную улыбку, расцветающую на лице, при виде тебя. Ты сидишь в другом конце комнаты, возле большого окна, в которое проникает крайне необычный для поздней осени яркий солнечный свет. Ты сидишь возле мольберта, твои пальцы, держащие карандаш, быстро порхают над полотном, и мне до жути интересно, что же ты рисуешь, так сосредоточенно нахмурив брови и прикусив нижнюю губу.
– Тебя посетила муза?
– Я улыбаюсь, медленно спуская ноги с кровати и подходя к тебе.
– Эмм… Что-то типа того. Доброе утро.
– Ты резко дергаешься, услышав мой голос и быстро, как будто смущенно, накрываешь рисунок тканью.
– Эй, я хочу посмотреть!
– Я недовольно хмурюсь, протягиваю руку к мольберту,
– Потом посмотришь. Сейчас мне нужен твой совет.
– Эти слова вводят меня в такой ступор, что я только расширяю глаза, нелепо хлопаю ресницами и, как рыба, открываю и закрываю рот, не зная, что ответить. Что ты просишь у меня? Совет? С каких пор я имею право голоса?
– Кэролайн, перестань смотреть на меня, как будто я требую, чтобы ты пошла и перебила весь город.
– Ты ухмыляешься, а потом берешь меня за руку, выводишь в коридор, а я все продолжаю молчать, пока мы не спускаемся в подвал, где в темной, неосвещенной комнатке находиться то, чего я боюсь в данный момент больше всего. Твоя семья…
***
Я брожу между открытыми гробами уже около десяти минут. Твои родственники выглядят так умиротворенно, и это ощущение не портят даже серые, иссушенные лица и кинжалы в их телах. Иногда я прикусываю губу, потому что в голове вертятся сотни вопросов, но как только я планирую тебе их задать, слова упорно отказываются складываться в предложения, и я произношу лишь короткие фразы.
– Они… Думаешь… Черт возьми, Клаус, что ты хочешь, чтобы я сказала?
– Я наконец-то задаю вопрос, потому что сдерживать напряжение больше нет сил. Ты смотришь на меня пристально, а потом переводишь взгляд на лицо сестры и отвечаешь:
– Я всегда хотел семью. Я считал, что смогу силой заставить их объединиться, быть вместе. Сейчас я понимаю, что я был не прав. Без доверия не бывает ничего. Не так ли, Кэролайн? Я хочу попытаться вернуть их доверие. Но только тебе решать, когда их пробуждать. Я хочу, чтобы тебя не пугала эта перспектива.
– То есть я должна решить, когда вернуть твою семью к жизни? А причем здесь я?
– Я недоуменно свожу брови, тяжело выдыхаю и скрещиваю руки на груди. Я не хочу такой ответственности. Если говорить честно, то мне хочется попросить тебя, чтобы ты вытащил кинжалы лишь тогда, когда я буду свободна и покину тебя. Тогда ты отвлечешься на налаживание семейных отношений, а я… Я придумаю что-нибудь.
– Я хочу, чтобы тебе было комфортно. Поэтому пока ты не будешь достаточно доверять мне и тому, что я смогу уберечь тебя от всего, мы не будем возвращать их к жизни. Скажешь мне, когда между нами появиться наконец-то настоящее доверие, а не временное примирение, которое сейчас.
– Ты уходишь, я же только потрясенно смотрю тебе вслед. Что, черти подери, с тобой такое? Зачем ты хочешь привязать меня к себе еще и нитями доверия? И возможна ли вообще эта уверенность в этих наших странных, дьявольски-болезненных, острых и горьких отношениях?
***
Я бросаю последний взгляд на Элайджу - единственного, кого я знаю из твоей семьи, и медленно поднимаюсь по ступеням. Я слышу твой голос в холле, но на секунду замираю в полумраке подвала, не решаясь сделать последний шаг и ступить в комнату, залитую ярким желто-янтарным солнечным светом. Глаза, привыкшие к темноте, режет этим ослепительным сиянием, и я прищуриваюсь, быстро делая шаг…
Кожа моментально покрывается глубокими ожогами, боль затапливает сознание, из горла вырывается безумный, задушенный крик, и я, ничего не видя вокруг себя, падаю на колени. Я не осознаю и не помню того момента, когда ты быстрым движением подхватываешь меня на руки и заносишь в блаженную темноту подвала.