Куклы Сатила. Разработка сержанта М

Черняк Виктор

— Мистер Паллис! — взмолился Сток. Нелепость происходящего, свидетель со шрамом остудили его пыл. — Вы держали магазин в Старом городе? С подвалами? Там стояли женщины-куклы в разных одеяниях на любой вкус…

Детина-рыбак с интересом прислушивался. Паллис помалкивал не хуже мертвеца. Чего добивается гибкий блондин с хищными чертами? Стоку стало дурно: запахи рыбы, испарения, поднимающиеся от ящиков, облепленных чешуей… под ногами беспалого продавца пронзительно голубели три вырванных с корнем глаза морского окуня и таращились на Стока.

Мистер

Паллис подмигнул продавцу рыбы, детина подмигнул в ответ. Сток выпустил рукав куртки, проглотив издевку:

— Вы знали некоего Патрика Эмери?

Если сравнивать, то Паллис актер на порядок лучший, чем пуэрториканка Хуанита, особенно мастерски Паллис выдерживал паузы, не выдавая волнение — если таковое водилось — пусть едва заметным подрагиванием век.

— Патрик Эмери, — пролепетал Сток, краем глаза заметив, как продавец рыбы, будто невзначай, пригнулся и подцепил доску от тарного ящика. Детина мог полагать, что Сток на игле, ищет предлог разжиться монетой: наркоманы часто заводили никчемные разговоры в расчете на испуг случайных прохожих, а там, глядишь, и на желание раскошелиться, лишь бы избежать уличной сцены.

Паллис протянул руку к тушке кальмара, переливающейся лиловым, будто епископская мантия в полуденных лучах. Продавец выпустил доску: раз коротышка спокоен, значит, волноваться не к чему. Паллис, будто вспоминая старых друзей, подбросил тушку на ладони:

— На моей родине такие не водились.

— Вы откуда? — Заинтересованность продавца рыбы свидетельствовала, что детина крепко усвоил: путь к кошельку часто пролегает через заинтересованность подробностями частной жизни покупателя.

Паллис махнул рукой в сторону залива, покачал головой: так далеко, что и не верится.

Сток чувствовал себя оплеванным, с ним даже не сочли нужным объясниться, заговорить… Выдержка Паллиса делала честь крошке греку — или ливанцу? или турку? — давно перебравшемуся из-за океана.

Сток замолчал, отступил к прилавкам с копченостями: неплохо бы проследить, на какой машине разъезжает мистер Паллис, запомнить ее номер.

Паллис не торопился, забрасывал продавца рыбы шутками, шрам детины причудливо ломался при каждом смешке.

Сколько ждать грека? Сток купил розовый майонез к омарам, перебрал у подростка-китайца с десяток бутылочек соевого соуса, наконец, остановился на одной, предварительно капнув на палец и лизнув для пробы. Паллис поощрил любезность продавца, купив еще и филе макрели, двинулся к выходу.

Сток, не прячась, зашагал вслед.

Паллис семенил ножками и, казалось, катился по проходам между прилавков. У стоянки машин Паллис замер. Остановился и Сток: теперь хочешь не хочешь Паллису понадобится сесть в машину. Но… грек миновал стоянку, попытался поймать такси и, не дождавшись его, легко, по-мальчишески вскочил в трамвай, скатившийся с горы и тут же умчавшийся в сторону будто выточенного из кости глобуса бассейна.

Преследовать бессмысленно. Сток открыл машину, вернулся к багажнику, уложил омаров в корзину, прикрыл

пленкой, чтобы резкий запах не въедался в обшивку.

Подъехал к дому в четверть седьмого. Темнело. Фасад, четко оконтуренный, выделялся на фоне закатного неба.

Окна квартиры Стока светились. Пустой квартиры!

Сток сжался — никогда не оставлял свет включенным.

Третий этаж, второе, третье и четвертое окна от торца. Свет горел в спальне, в гостиной и на кухне. Сток задохнулся и бросился к подъезду…

Все оборачивались, когда Патрик Эмери прошел со своей девушкой к заказанному столику.

Мужчины посерьезнели. Такую не каждому удавалось за всю жизнь не то что знать, но даже и видеть.

Восторженные взгляды скрещивались на густых волосах и сбегали вниз по безупречной фигуре.

Эмери отодвинул стул, усадил даму, пламя свечей плясало по цветочной вазе. Официант вырос вмиг, забрал букет голубых гвоздик, умчался с вазой в подсобку наливать воду. Через минуту голубые гвоздики на длинных стеблях, подсвеченные снизу пламенем свечей, парили над изысканными блюдами.

Эмери рассеянно листал карту вин, не любил напряжения, не любил, когда его попытки найти взаимное понимание отвергались. Эмери готов подвинуться, изменить точку зрения, но когда его готовность не принималась, впадал в ярость. Эмери не любил эту женщину… уже не любил, но знал, что держат его крепко. Эту связь запросто не порвешь, Патрик понимал: такие женщины попадаются не чаще раза в жизни. Напрасно рассказал о поездке на озеро Слезы Марии, вышло, что он предпочитает в дни отдыха компанию друга ее ласкам. Так и было. Стэйси напрягала Эмери, в ее присутствии расслабиться не удавалось. Эмери будто сидел на оголенном проводе, прикидывая, что через минуту выкинет объект недавнего обожания: вздорность Стэйси могла соперничать только с ее неотразимостью.

Эмери не любил оправдываться, не любил подыскивать слова и нанизывать цепочки их так, чтобы его прощали и переставали топтать. Эмери мог извиваться, гнуться, идти на унижение в делах, но, если рядом близкое существо?!. Патрик принимал в штыки необходимость юлить, ублажать и заискивать.

Стэйси царственно пригубила вино. Эмери казалось, что он на сцене — из темноты зала их столик с голубыми гвоздиками, свечами, винами расстреливают в упор десятки любопытных глаз.

— Я сожалею, — сделал еще шаг навстречу Эмери.

Стэйси отличалась краткостью.

— Сегодня я буду ночевать дома.

Выброшенный Эмери белый флаг не заметили, больше попыток не последует. Попробуй понять, как можно одну и ту же женщину и боготворить и ненавидеть одинаково сильно. Он не любил ее, отчетливо сознавая: любовь нечто иное, но и отказаться от нее не мог. Попытки заменить Стэйси другими успехом не увенчались: все равно что глотать пресный рис после блюд, приправленных многочисленными специями. Стэйси дарован женский талант, Эмери было с кем сравнить, о безболезненном разрыве и не мечтал.