Кураж
Шрифт:
Зал то замирал, то ревел от удовольствия. Раскрасневшийся Флич сиял. И под конец из небольшого чемоданчика, который был ну совершенно пуст, достал… Киндера. Тот с лаем бросился к своим хозяевам.
Они аплодировали вместе со всеми. Такого Флича даже они еще ни разу не видели! Это был великий фокусник! Великий артист!
А на другой день, ранним утром, когда крепче спится, гостиницу встряхнул грохот. Задребезжали стекла. Звякнула и закачалась
Братья проснулись. Отец подбежал к окну и отпрянул. Это сон, сон, сон!…
Стена дома напротив медленно оседала, сползала вниз, рушилась. Обнажились клетушки-комнаты с разноцветными обоями, с мебелью - столами, стульями, кроватями, диванами, шкафами, с картинами и фотографиями.
Это выглядело жутко и неправдоподобно.
Кто-то закричал пронзительно. За окном расползалось облако розоватой пыли.
– Что это, Иван?
– голос Гертруды дрожал и срывался.
Иван Александрович не ответил. Облако пыли повисло перед гостиницей, густое, пахнущее гарью. А ему снова и снова мерещилась сползающая стена, комнаты-клетушки с разноцветными обоями. Словно в мозгу отпечаталась моментальная фотография.
Потом ударило несколько раз где-то подальше.
И вдруг взвыла сирена, как во время учебных воздушных тревог. Звук был тоскливым и протяжным. Он то повышался до стона, то спадал. Он проникал куда-то внутрь, леденил сердце. От него некуда было деться.
И снова грохот, и запах гари, и крики…
Улицу возле гостиницы перекрыли. Красноармейцы, милиционеры и добровольцы из жителей разбирали рухнувшую стену. Битый кирпич наваливали в кузова грузовиков. Пыль осела, и улица стала розовой.
Сигналя, подходили машины "скорой помощи". Санитары осторожно переносили пострадавших от бомбежки через завал. Некоторые были укрыты простынями с головой. И простыни, и белые халаты тоже становились розовыми.
Лужины вышли из гостиницы через запасной выход, который вел на тесный асфальтированный двор. Там уже толпились растерянные артисты. Флич был бледен, испуганный взгляд его перебегал с одного лица на другое, словно Флич молча спрашивал: что ж это? Что ж это?… Но ответа не находил. Машинально достал он из кармана знакомый всем медный пятак, стал гонять его между пальцев, но руки мелко дрожали. Пятак упал, звякнув, покатился по асфальту.
Петр догнал его, наступил ногой, потом поднял, протянул Фличу.
– А!… - выдохнул Флич и махнул рукой.
– Где Григорий Евсеевич?
– спросил кто-то.
– Кажется, умчался в цирк вместе с Гурием, - ответил дядя Миша. Сморщенные белые губы его дрожали.
– Это нападение. Гитлер. Немцы.
Когда он произнес "немцы", некоторые посмотрели на Гертруду Иоганновну. Она опустила голову, хотя и сама, и другие понимали, что Гертруда ни при чем. И все же она была немкой. Она родилась там, в Германии.
– Пойдемте в цирк, - сказал Флич.
Все двинулись испуганной плотной стайкой и как-то жались друг к другу, искали друг у друга защиты. Так, наверно, птицы сбиваются в стаю перед бурей.
Город пропах гарью. На улицах было многолюдно. Мелькали испуганные, растерянные, непонимающие лица. Кто-то плакал.
Промчались пожарные машины.
Прогрохотал грузовик, рассыпая на мостовую обломки кирпичей.
Директор, Сергей Сергеевич, Гурий Александрович и несколько униформистов стояли возле большой ямы-воронки. Бомба разорвалась между воротами и шапито. Вагончик дирекции опрокинуло. Столб, к которому был подвешен толстый электрокабель, вырвало из земли. Брезентовая стенка изрешечена.
– Вот, товарищи, - сказал Григорий Евсеевич печально.
– Надо что-то делать.
Но никто не знал, что надо делать, и Григорий Евсеевич не знал.
– Люди не пострадали?
– спросил дядя Миша.
Сергей Сергеевич и несколько униформистов жили в вагончике.
– Все целы. Только страху натерпелись, как ахнуло, - сказал Сергей Сергеевич.
– И животные целы. Кроме Алешеньки. Алешеньке осколок угодил прямо в голову.
– Нет Киндера, - шепнул Павел брату.
Они, потрясенные, озирались, но пса нигде не было.
– Пойдем в конюшню, - позвал Петр.
Они направились к конюшне, настороженно посматривая по сторонам, в привычном подмечая следы взрыва. Дырки в стенке вагончика. Перебитый пожарный шланг, из отверстия, брызгая, вытекает струя воды. Под ногами хрустят осколки стекла, разбит плафон фонаря, сорванная лампочка болтается на конце провода.
В конюшне беспокойно всхрапывали перепуганные лошади. Кто-то всхлипывал. Да это ж Пашенный! Вот он сидит прямо на присыпанном опилками полу перед открытой клеткой, а рядом - неподвижный Алешенька. Голова медведя на коленях дрессировщика. Пашенный всхлипывает, плечи его вздрагивают.
– Что с ним?
– тихо спросил Петр.
Пашенный повернул к братьям искаженное лицо с неподвижными, как у слепого, глазами и не ответил, только вздохнул.
– Киндер, - позвал тихонько Павел, - Киндер.
Пес выполз из-под загородки, где стояли Мальва и Дублон, медленно подошел к хозяевам, словно лапы его не гнулись. Хвост был поджат. Он потерся о колени хозяев и тоненько заскулил.
Григорий Евсеевич и Гурий Александрович ушли к городскому начальству, выяснить: что же все-таки происходит? На самом деле война или чудовищная, дикая провокация?
Артисты не расходились. Никому и в голову не пришло отправиться домой досматривать сны.
Возле перебитого шланга образовалась большая лужа, ее обходили, словно она здесь была вечно. Наконец кто-то догадался перекрыть кран.
Сергей Сергеевич озабоченно ощупывал продырявленный брезент. Осветители проверяли кабель. Ругался дирижер: осколки, пробив стенку вагончика, где хранились музыкальные инструменты, разнесли бок контрабаса, на барабане кожа свисала внутрь лохмотьями.
Раздалось глухое жужжание. Кто услышал - посмотрел на небо. Снова летят? Но жужжало где-то рядом.