Курмахама
Шрифт:
При виде Генки бедный Бруква сначала заметался по двору, страшась возмездия, но потом вдруг покорно присел на край песочницы и стал угрюмо созерцать сандалии, видимо, уверовав в неотвратимость наказания. Пришлось всё-таки съездить ему по затылку, но не сильно, а для порядка. Бруква стоически перенёс подзатыльник, лишь нахохлился ёжиком.
– Ты наколодовал? – поинтересовался Генка у Бруквы.
– Ни чё я не колдовал, надо мне больно! – не глядя на Генку, мрачно пробубнил несчастный Бруква.
– Но как ты это делаешь? – Генка больше
Подлизываться Генка умел. Когда ему было надо, он называл Брукву Бориком. Правда, это бывало только когда друзья оставались вдвоём. Во дворе все звали Морковина Бруквой, и Генка не был исключением. Откуда пошло это прозвище, и почему оно было не брюква, а именно бруква, никто уже не помнил. Скорее всего, когда-то маленький Морковин что-то такое сказал некстати. И, рифмуясь с его довольно редкой фамилией, прозвище за ним закрепилось. Кстати, друзей кроме Генки у Бркувы тоже не было – все вокруг, включая старших ребят и родителей дворовой детворы, считали его странным.
Генка тоже старался не демонстрировать свою дружбу с Бруквой – вместе с другими ребятами со двора дразнил и даже откровенно высмеивал его. Но при этом, когда во дворе никого не было, всегда играл с ним и даже ходил к Брукве в гости. Бруква, у которого больше никого близкого не было, очень ценил эти непростые взаимоотношения. Вот и сейчас он поломался для порядка, а потом оттаял и стал поддерживать разговор.
– Когда тебе надо, просто скажи ключ-слово – тихонько, чтобы никто не услышал, но обязательно вслух – и всё! – выпалил он, уступая Генке, который выведывал и выведывал про волшебное слово.
– Да откуда оно берётся, ключ-слово? – допытывался Генка, глаза его горели жадным блеском.
– Не знаю, – неожиданно Бруква смешался, начал мяться, он явно не знал, что сказать.
– А ты его откуда взял? – не отступал Генка, – бабка твоя сказала? Говори, давай!
– Не бабушка, нет, – прошептал Бруква и снова смолк.
– Тогда как?
– Понимаешь, я его придумал. Но не придумал, – забормотал Бруква, опустив глаза. Уши его горели как кремлёвские звёзды. Он вообще краснел на редкость цветисто.
Генка не на шутку разъярился, ему представилось, что Бруква намеренно дурачит его, поэтому он больно пнул его под зад и проорал:
– Хватит мне тут! Говори!
Бруква ещё больше съёжился на краю песочницы, с глаз его закапали обильные слёзы, последним усилием воли он сдерживал подступивший рёв. Генкин гнев мгновенно высох. Ему стало очень жаль бедного маленького Брукву:
– Прости меня, – раскаянно проговорил он и искренно предложил, – хочешь, пни мне тоже. Давай!
Он даже наклонился, чтобы Брукве было удобнее пнуть его попу, но Бруква даже не шевельнулся.
– Ну, мир? – Генка протянул Брукве замирительный мизинец. Так мирились у них во дворе – сцеплялись мизинцами, некоторое время раскачивали руки, а потом разрывали соединение, закрепляя вновь созданный союз.
Бруква глянул мокрым глазом, шмыгнул носом, отвернул голову, но всё же протянул Генке влажный мизинец. Генка с жаром потряс его своим мизинцем, расцепил захват и бухнулся рядом с Бруквой:
– А как надо придумывать, не придумывая? – после тщательно выверенной паузы поинтересовался он.
– Ну-у-у, у меня в голове вдруг появилось слово, и я понял – это и есть ключ-слово, – туманно пояснил Бруква.
– Когда появилось? – Генка даже чуть привстал от интереса.
– Когда бабушка в тот раз от меня ушла, – промямлил Бруква, которому, похоже, было очень стыдно, – я… Понимаешь… Я проснулся среди ночи… В общем, в туалет захотел, стал вставать с кровати, а она мокрая.
Голос Бруквы скатился до почти неразборчивого шёпота, лицо налилось краснотой:
– Ты только не говори никому, ладно? – попросил он, мазнув лицо Генки смущённым взглядом.
– Никому не скажу! – поклялся Генка, сразу же забыв не только об этой клятве, но и вообще обо всё на свете. Он предчувствовал – сейчас произойдёт что-то очень важное.
– Я тогда испугался очень, – признался несчастный Брюква, – я же не писаюсь в кровать. Ни разу до этого. Ну, когда большой стал. А тут…
Он вновь затих. Генка усилием воли подавил жгучее желание сказать что-то типа:
– Ну, давай-давай, дальше что!
Он начал мелко трясти правой ногой, чтобы унять нетерпение. Бруква бросил взгляд на его ногу, легонько так вздохнул и произнёс:
– Тогда я загадал. Или попросил, не знаю. В общем, сказал про себя: «пусть кровать завтра утром будет сухой и чистой!» И когда сказал это, понял, что чего-то не хватает. Вот этого ключ-слова. И стал его придумывать. Только оно никак не придумывалось. И, кажется, я заплакал. Мне стало так горько, что я забыл и про мокрую постель, и про ключ-слово. Вообще всё забыл, просто было горько, обидно и уныло. Тут я ключ-слово и услышал.
– Как это, услышал? – не понял Генка.
– Не знаю, как. Будто кто-то его произнёс, хотя было тихо. Я даже не понял, что это и есть ключ-слово, просто проговорил его машинально. А потом на мгновение светло стало. Или это мне тоже показалось, но я уже знал – это оно. Только я тебе его не скажу. Нельзя!
– Почему? – выкрикнул возбуждённый Генка и сам испугался своего крика.
Друзья осторожно осмотрелись по сторонам – к счастью, всё было спокойно. Они придвинулись друг к другу ближе.
– Ну и? – выпалил Генка.
– Лёг я в мокрую постель, зажмурился и сказал ещё раз тихо-тихо «пусть кровать завтра утром будет сухой и чистой!» а потом добавил своё ключ-слово, – Бруква замолчал.
– И чё?
– Чё-чё, – уже привычным, будничным голосом сказал Бруква, – утром проснулся, а постель как новенькая!