Кузница Тьмы
Шрифт:
Дыхание его стало чуть грубее.
– Тогда я стал бы отрицателем, миледи.
Сакуль вдруг подумала: а он ли это шевелится? Он ведь стоит рядом с ведьмой... Она коснулась кошеля на поясе, развязала тесемку.
– Осторожнее, - сказал Рансепт и она поняла, что он ее видит - каким-то образом. "Нет, не "каким-то". Он видит потому, что верит. В этом храме Рансепт поклоняется. Да, он решил привести меня сюда. Должны быть другие пути, другие проходы. Но он привел меня сюда".
Она вынула камешек памяти, найденный на
– Миледи. Сакуль Анкаду. Умоляю вас. Это не должно быть беззаботным жестом. Вы свяжете Мать Тьму со Спящей Богиней Бегущих-за-Псами?
Дыхание ее пресеклось.
– Я не из высшей знати, кастелян. Я не жрица.
– Веруете ли вы в Мать Тьму? Нет, не отвечайте. Если да, вы обязательно свяжете двух женщин. И более того - свяжете отрицателей и Тисте. Нет места более святого, но храм потерян для отрицателей. Один я знаю о нем. Понимаете?
– А вы полны тайн, то ли достаточно смелы, то ли достаточно глупы, чтобы открыть его для меня. Почему?
– Правду?
– Правду, Рансепт. Скажите же, наконец.
– Учение Тисте - чепуха.
Она почти задохнулась смехом, громко огласившим пещеру. Ребрышко подскочил и помчался в тоннель. Удивление кастеляна было почти ощутимо.
– Простите еще раз, Рансепт...
– Слова ее затихли.
Воздух в пещере изменился, она ощутила, как бегут мурашки по коже.
– Что такое?
– сказала она испуганным шепотом.
– Что я сделала?
– Уберите камешек. Она все еще Бегущая-за-Псами, кажется.
– Не понимаю... что такое я ощутила?
– Ее благословение, дитя. Какой ваш дар мог быть ценнее и чудеснее, нежели смех? Дыханием вы исцелили Спящую Богиню, Сакуль Анкаду.
Она вздрогнула, когда здоровяк встал перед ней на колени и как-то - хотя глаза оставались закрытыми - различила слезы на мужских щеках.
– Корни уже не сочатся, - сказал он резко.
– Благодарю вас, миледи, от всего сердца.
– За ваш урок, - услышала она себя, - я отплачу с радостью.
Ощутила кривую усмешку и улыбнулась в ответ.
Он встал, они вместе направились к выходу.
Когда он снова взял ее руку, она обрадовалась, хотя оба знал, что ему больше не надо ее вести. Нет, это походило скорее на дружбу. Мысль поразила Сакуль, она чуть не расхохоталась снова. Вместо этого она послала восторг назад, в тоннель, в чудесную комнату, где плоть и дерево стали одним, где закрытые глаза могут видеть всё, что стоит увидеть.
Выбираясь на поверхность - где свет зари уже манил серебристо-синим диском в конце прохода - Сакуль сказала: - Рансепт, оставшиеся отрицатели должны знать о храме. Они это заслужили.
– Нет нужды, - отвечал он.
– Внизу я разделил ее сны - да, это ясно и притворяться больше не буду. Я отрицатель, хотя такое звание мне вовсе не по душе. Что ж... Разделив ее сны, я узрел истину, новую и чудесную.
– Что вы видели?
Они вышли на утренний свет и он оглянулся назад со слабой улыбкой, преобразившей некрасивое лицо - такого
– и сказал: - Бёрн грезит ныне о реке, миледи. Она мечтает о реке.
Хватаясь руками в перчатках за веревку, Рисп спустилась в расселину. Плечи и спину жгло от непривычных усилий. Лазанье по скалам не в почете среди Тисте - это объяснение лучше, нежели плохая форма, решила она. Внизу веревка держала фонарь, притулившийся на уступе. Воздух был полон пыли и холоден в вечной тени; ей чудилась в этом месте некая дерзость, словно камни противились ее вторжению.
Просто нервы, твердила она себе. И беспокойство. Свет не показал внизу тела, но ясно было, что трещина уходит в стороны на неведомое расстояние. Рисп была уверена, что ничей хладный труп ее не поджидает; внутри всё сжималось от предчувствия. Мужчины вроде Грипа Галаса наделены приводящей в ярость удачливостью, словно оседлавшей старых солдат. Ему не дано пасть в битве. Если смерть его возьмет то, наверное, лишь стащив с бабы в грязном борделе.
Она направилась туда, где на выпуклой стене расселины видны были какие-то царапины, брызги засохшей черной крови; еще два роста вниз - и она оказалась на дне, сапоги заскользили по рыхлым камням. Еще кровь среди сдвинутого мусора.
Глянув наверх, Рисп удивилась, как Грип смог отсюда выползти. Затем повернулась и присела, отвязав и взяв в руку фонарь. От перчатки запахло жженой кожей, она ощутила жар. Борясь с чувством дискомфорта, Рисп принялась за поиски.
Тела нет, но она уже и не ожидала. Трещина быстро сузилась. В другом направлении - вроде на восток - расселина тянулась дольше, постепенно опускаясь. Дно завалено было сухими ветками и старыми птичьими гнездами, свитыми из сучков, грязи и клочьев козьей шерсти.
Она направилась туда. Через дюжину шагов стены склонились, сужая проход, и ей пришлось двигаться боком. Ощущение давящих на спину стен вызвало приступ паники, но она победила его и пошла дальше. Расселина снова расширилась, упавшие камни сформировали ведущую кверху осыпь. Тут она заметила кровавый отпечаток подошвы.
Рисп шла по очевидному следу. Расселина еще расширилась, вид загораживали огромные валуны. Тут и там пыль была стерта с камней, оставались заметные отпечатки ладоней и ног. Скоро она оказалась на поверхности. Дорога была в тридцати шагах слева, на полосе песка обнаружились следы Грипа. Он приволакивал ногу.
Погасив фонарь, она вышла на дорогу. За поворотом ожидал отряд: солдаты спешились и всё ещё насыпали погребальные пирамиды над рядом тел. Сержант, как она заметила, по-прежнему был у провала, щурился, глядя вниз. Кто-то из солдат предупредил его, он повернулся, глядя на нее.
– Жив, - сказала она.
– Но истекает кровью, нога повреждена. Похоже, он вылез здесь после ухода Силанна. Куда потом пошел - вот вопрос, верно?
– За мальцом, - ответил сержант.
– Зачем бы ему?