Кузница Тьмы

Эриксон Стивен

Ребрышко поднял голову без всякого сигнала Рансепта, и она вновь ощутила в ногах мерзкий холодок. Встала со вздохом.
– Скажите, они хотя бы трупы хоронят?

– Да, миледи. Холодный камень и холодная плоть, и горе в тишине.

Она метнула на него взгляд.- Думаю, вы умеете удивлять, Рансепт.

– Да, миледи, умею.

Они спустились по боковой тропинке, огибая массив, на который недавно карабкались, чтобы поглядеть на дорогу сверху.
– Надеюсь леди Хиш знает вас достаточно хорошо, чтобы ценить.

– Почему вы спросили?

–

Если нет, я сделаю все, чтобы вас украсть, кастелян. Вас... и Ребрышко тоже.

– Приятно слышать, миледи. Но я буду служить леди Хиш Тулле до смертного дня.

Что-то в его словах намекнуло на любовь превыше той, что должна привязывать кастеляна к госпоже имения; но одна эта мысль угрожала разорвать сердце.

Ребрышко крался по осыпи справа от них.
– Он простой пес, верно?

– Простой пес, миледи.

– Не Солтейкен.

Рансепт фыркнул: - Если и был, то давно забыл иное тело, а значит, остается именно простым псом.

Оказавшись на дороге, они молча приблизились к месту резни. Ребрышко не отходил от ноги Рансепта. Около нужного места кастелян и пес замерли. Оглядывая почву, Рансепт сказал: - Убийцы проскакали мимо каравана и затем вернулись. Еще одно доказательство, что они не бандиты. Ехали быстрым галопом, в две линии, а затем разом повернули. По приказу.

– Дисциплинированные, значит.

– В начале, - бросил он, снова зашагав.
– Но я видел, что осталось от одного стражника. Они дали волю жестокому гневу.

– У вас такие зоркие глаза?

– Нетрудно было разглядеть. Чтобы закопать тело, пришлось его собирать по частям.

Она отогнала картины, услужливо подсказанные воображением. Спереди доносился гнусный запах, не просто вонь от груд пепла - бывших фургонов, но еще смрад желчи и мочи. На обочине лежал труп лошади, на другой стороне виднелся ряд каменных пирамидок. Животное ранили в бок, удар был таким свирепым, что выплеснулись наружу желудок и кишки, обвернутые теперь вокруг задних ног, словно оно пыталось оторваться от собственных кусков. Сакуль поняла, что не может отвести взора от несчастного создания, как наяву видит жестокую его смерть. Картина эта навеки выжжена в памяти.
– Война не для меня, - прошептала она.

Рансепт, копавшийся в мусоре, услышал ее и поднял голову.
– Неприятное она дело, верно. Особенно когда мешок распорот.

Сакуль с трудом отвела взгляд.
– Мешок?

– Вы. Я. Мешок нашей кожи, удерживающий всё внутри.

– Конечно, мы не только это!
– ее слова прозвучали грубее, нежели ей хотелось бы.
– Даже лошадь была не только мешком.

Он выпрямился, вытер руки.
– Миледи, вот вам совет, хотя вы и не просили. Почти всегда - в лучшие моменты - нужно думать именно так. Мы больше, чем мешок с кровью, органами, костями и прочим. Намного больше, как и любой зверь, эта благородная лошадь и даже Ребрышко. Но потом приходит время - как сейчас - и вы уже не можете позволить себе такие мысли. Вы смотрите лишь на рваный мешок с рассыпанной требухой. То "большее", что было внутри, исчезло -

ушло из костяка, ушло из тел, засыпанных камнями. Не важно, кем мы были...

– Нет, - бросила она.
– Важно, кого мы потеряли!

Он чуть вздрогнул и потом кивнул, отворачиваясь.

Сакуль ощущала дурноту, но не готова была извиняться. Она поняла, о чем он говорит, но слова его ей не нравились. Смотреть на животных и соплеменников как на мешки - делать их "потрошение" более легким. Если не помнить о потере, то не будет ничего ценного. В таком мире перестаёт цениться любая жизнь... Она глянула на Рансепта. Он стоял на середине тракта, напротив могил, но смотрел куда-то вдаль, за поворот. Ребрышко сидел у ноги. Во всем этом была какая-то безнадежность; она ощутила, как подступают слезы к глазам.

– Есть могила поменьше?
– спросила она, не желая внимательно рассматривать каменные груды, не желая, чтобы глаза узрели очередную неприятную истину.

Кастелян покачал головой: - Мальчик ушел, по крайней мере вначале. Кстати, наши "друзья" недалеко. Пытались обогнуть грязи, а для этого нужно идти пешком. Думаю, мальчик, чувствуя погоню, погнал лошадь прямиком.

– И?
– спросила она, подходя.

– Под вон той равниной озеро. Глубокая грязь. Его лошадь не могла пройти. Возможно, он утоп вместе с ней.

– Они нас заметили?

– Нет.

– Так отойдите.

Он нахмурился и зашел за выступ скалы.
– О чем вы думаете, миледи?

– Когда вестник прискачет в Оплот, кастеляна на месте не будет. Кто-то знает, где мы сейчас?

– В мое отсутствие командует сержант Брут. Он будет смотреть и моргать, и вестник решит, что у него камни вместо мозгов.

– И что?

– И он уедет назад. Выполнив задание, оставив вести Бруту.

– Думаю, нужно убедиться, что Орфанталь еще жив.

– Миледи, мальчик должен стать заложником?

– Да, в самой Цитадели.

– И его послали всего лишь с горсткой караванной стражи?

– Да.
– Она помедлила, прежде чем добавить: - Должны были быть причины.

Рансепт снова оглянулся, по обыкновению раззявив рот, и его некрасивость вдруг показалась ей какой-то милой, почти благородной. "В том храме, в видении, я могла бы сделать его красавцем" . Да, надо было бы. Она с внезапной страстью пожелала сотворить его заново.

– Кастелян, разве нельзя исцелить? Ну, ваш нос.

Он посмотрел искоса.
– Лучший способ - сломать в другую сторону.

– И почему не попытались?

– Вам когда-нибудь ломали нос, миледи?

– Нет.

Он пожал плечами и отвел взгляд.
– А я пробовал. Шесть раз.

Она поняла, что внимание его обращено на могилы, и это не праздное любопытство.
– Что, Рансепт? Что вы нашли?

– Нашел? Ничего, миледи.
– Он подошел ближе, разглядывая могилы.
– Когда они встали под Оплотом и вы решили спуститься и посетить их, то приказали мне приготовить хорошей еды на четыре дня. Для семерых.