Кузница Тьмы
Шрифт:
– Держись в стороне, - зарычал Раскан, - или я тебя побью.
– Сержант, отец встретил мой взгляд. Я его сын. Я пришел не расспрашивать тебя. Я пришел, чтобы приказывать. Отвести в лагерь. Это приказ отца.
Раскан мрачно глядел на него из сумрака, блестели полосы на щеках, борода намокла.
– Твой отец, - зашипел он, превращая слова в проклятие.
– Это была работа Айвиса, не моя! Наверное, он мог ее вынести, но я - нет!
– Что она забрала у тебя?
Смех его был грубым и горьким, но солдат оторвался от стены.
– Я не так глуп, как ему видится. Он знаком с ней
– О чем ты? Что ты видишь? Сержант Раскан, скажи - что ты видишь?
– Кровь Азатенаев - вот что вижу. Ее нужно сковать, он так и сделал. Сковал. Лишь по его воле ты стоял сзади, казался нормальным нашим глазам. Дурак... она ни разу не взглянула на тебя!
Аратан пялился на мужчину, пытаясь понять. А потом отступил на шаг.
– Зачем бы ей? Раскан! Зачем ей было смотреть на меня?
Но мужчина отлепился от стены и пошагал в сторону холма за деревней. Аратан, чуть помедлив, поплелся следом. Он слышал, что сержант бранится себе под нос: - Какая такая тайна, если я сам ее не знал? Нет, я не видел дурных снов, не желал ничего безнравственного. Никаких причин для омерзения. Я мог встать на колени перед водой и всмотреться в свое лицо. И не увидеть ничего дурного. Она соврала! Я не заслужил позора!
Да, он бормочет чепуху. Аратан гадал, не повредила ли магия ведьмы его рассудок. Но и собственные его мысли сорвались с привязи. "Отец знает ее давно. Не понимаю, о чем ты... это ничего не значит. Кажется, все Азатенаи знают отца. Гриззин Фарл. Старик. И эта ведьма. Все встречные с ним знакомы. Зовут его Сюзереном Ночи. Боятся.
Я его сын. Уже не бастард.
Чего он ждал? Почему привез меня сюда, чтобы сказать?"
Они вышли за последние стены селения. Впереди показалась дорога, перекресток с кривым округлым холмов - на нем дюжина деревьев, стоящих полукольцом. Внутри полукруга стояли Ринт и Ферен. Драконуса и Олар Этили видно не было - он удивился, куда они пропали. Еще у пруда?
Привязанные лошади понурили головы под кривыми, заросшими черным лишайником сучьями.
Раскан вбежал на холм, словно направлялся к заклятому врагу - выдирая траву, пиная камни, так что Аратану пришлось уворачиваться от обвала. Эта маниакальная ярость наводила страх.
На полпути вверх Раскан остановился, развернулся, сверкая на него глазами: - Иные истины не стоит раскрывать! Гляди на меня!
– Нечего в тебе увидеть, сержант, - ответил Аратан.
– Кроме гнева.
Тот уставился на него как ошеломленный.
– Ты сержант Дома Драконс, Раскан. Носишь старые мокасины моего отца и ездишь с ним рядом. Он посылал тебя ко мне, помнишь? И ты сказал, что следовало.
Каждая фраза поражала мужчину, словно удар. Он сел на склон.
– Встань!
– крикнул Аратан.
– Ты учил меня, как объезжать Хеллар. Ты сварил кровяную похлебку и спас жизнь Сагандера.
Раскан глубоко и прерывисто вздохнул, на миг закрывая глаза, и встал.
– Как скажешь.
– Они уже готовят еду. Пора присоединиться.
Однако Раскан медлил, колеблясь. Затем сказал: - Извини, Аратан. Дурные слова.
– Ты нес чепуху.
–
Аратан пожал плечами.
Раскан продолжил карабкаться, но уже медленнее, без неистовства. Чуть обождав, Аратан решил идти следом, но ноги не слушались. Она там, она несет его ребенка. Они с ней сделали девочку. Пот и теснота, горячая нужда - готово дитя. Мысль его испугала.
Он заставил ноги сделать шаг, другой - казалось, это самая тяжелая схватка его жизни. Эмоции кружили хаотической сумятицей, пока не слепились в плотный комок шума; ему показалось, что шум выкатился, оставив онемелую тишину, слишком усталую для надежд, слишком вялую для ожиданий. Осталось лишь послевкусие недавнего ужаса, тусклое, металлическое.
Они сделали ребенка, и Ферен больше ничего не нужно от Аратана. Она уже получила что хотела. Отдавая ей одно, он думал, что следует отдать всё, всего себя. Дураки всегда великодушны - он часто слышал, как это говорит Сагандер, запихивая свитки и манускрипты в вечно запертый сундук. Его личные записи, кульминация жизни ученого. Хранимые так, чтобы никто не видел. Теперь Аратан его понимал. Отдай - и отданное станет оружием, ранив тебя. Ценности не всегда следует делить, иные руки грубее прочих.
"Отец, вот что говорил тебе Старик. Предупреждая.
Но не думаю, что ты слушал".
Ферен коснулась раны на щеке. Ринт вытащил из нее глиняный осколок, зашил порез кишечной ниткой. Сука смеялась, и смех до сих пор отдавался в черепе, острый как когти. Ей чудилось, что разум залит кровью, словно рана от кусочка глины еще сочится, но лишь внутрь, и ручеек становится все шире.
Ринт присел рядом, складывая костер, но руки его тряслись.
Ведьма лишь подтвердила то, что сказал им труп в кургане: она несет семя. Дитя пустило корни в утробе. Но ныне оно кажется чужим, чудовищным, и это ощущение заставляет трепетать дух. Все повивальные бабки твердят одно: любовь должна окружать чрево. Любовь, созидающая защитную оболочку. Без любви душа ребенка сохнет.
Ей так хочется любить это существо. Семя, отданное по незнанию. Алчба принадлежала ей одной, она скапливалась словно сокровище, сундук, который хотел быть наполненным до краев. Казалось, ночь за ночью она швыряет туда пригоршнями драгоценные дары мальчишки, на заре находя сундук зияющим пустотой. Иллюзия, поняла она теперь. Она набита богатством, и чувство мрачной нищеты - лишь ее вина.
Теперь девочка кажется ей сжатым, вложенным в утробу кулаком. Внутри - необычайная кровь. Мальчик был не простым мальчишкой. Он сын Драконуса, и ведьма знала что-то - секрет, скрытую истину.
Рану на лице Ферен словно жгло языками пламени. Рану ломило, рана кричала от боли в середине щеки. Рана украла ее красоту - уж какая была, пусть не зовущая восхищаться или завидовать - и теперь она ощущает себя меченой, как клеймят воров. Украла семя господского сына - смотрите на нее! Истину не скроешь! Девочка, проклятая при зачатии, и стоит Ферен вообразить лицо новорожденной, как она видит себя саму - щека рассечена, рана зияет, в глазах лишь ненависть...