Квантовая ночь
Шрифт:
Я раньше несколько раз подвозил его домой, но никогда до сих пор не был в его квартире на втором этаже (как он говорил, никакого смысла переплачивать за вид из окна). Мне было интересно, как он оформил интерьер своей квартиры — если он вообще этим занимался.
Как выяснилось, квартира у него была обставлена получше моей: мебель в гостиной в серебристых и голубых оттенках явно подбиралась в тон, а на каждой стене красовались великолепные репродукции картин Эмили Карр с видами побережья Британской Колумбии. Реплики тотемных столбов индейцев хайда — тёмное некрашеное дерево — стояли по бокам двери в кухню.
Менно был одет так, как обычно одеваются старые профессора — в немного мешковатые бежевые слаксы и коричневый кардиган. На нём были его тёмные очки; мне стало любопытно, носит он их постоянно, или надел, услышав, как я звоню в дверь.
— Джим! — воскликнул он, открыв дверь. — Привет! Что тебя ко мне привело? — Он жестом пригласил меня войти. Пакс следила за мной с другого края комнаты. — Присаживайся.
Я так и сделал, устроившись на диване. Менно сел в кресло, обращённое наискось к дивану. Слева от кресла стоял небольшой столик; Пакс уселась справа.
— Я видел записи собеседований со мной, — сказал я.
— Ты о процессе Девина Беккера?
— Что? Нет, нет. Старые записи. 2001 года. Со мной. В старом здании факультета психологии в Форт-Гэрри.
Долгая пауза, затем:
— Как ты их нашёл?
— По правде? Я обыскал твой офис.
Менно снова погрузился в молчание.
— М-да, — сказал он, наконец.
— Я спрашивал тебя, что со мной тогда случилось. Почему ты не показал мне эти записи?
— Я знаю, что для тебя потеря памяти стала новостью, Джим. Но для меня это новостью не было.
— Господи, Менно. С каких пор ты знаешь?
— С 2001 года. С тех пор, как ты её потерял. Прости, но тогда это было очевидно. Я не думал, что пропало целых шесть месяцев, но было ясно, что ты утратил память за какое-то время.
— Так почему же ты мне не рассказал?
Он приподнял плечи.
— Потому что ты излечился.
— Излечился? От чего?
— Я не знаю, — сказал Менно. Он не мог видеть выражение моего лица, но, должно быть, почувствовал, что я собираюсь возразить, потому что приподнял руку. — Честное слово, я двадцать лет пытался это выяснить. — Он шумно выдохнул. — И знаешь что? Это такое облегчение — наконец иметь возможность об этом поговорить. С тех пор, как уехал Доминик, мне и обсудить это стало не с кем.
— Так что же, чёрт возьми, произошло?
— Мы с Домиником Адлером разрабатывали прибор, который мог бы детектировать не произнесённые вслух фонемы — по сути, считывать артикулированные мысли прямо из мозга. Ты откликнулся на наше объявление о поиске подопытных в «Манитобан» [36] .
Тогда я участвовал во многих таких вещах; что угодно за пару лишних долларов.
— Я помню. Такая штука типа шлема.
Менно кивнул.
— На самом деле их было два. Мы начали с первого, и он действительно смог уловить активность твоего мозга, но она была очень слабой и терялась в том, что мы посчитали шумами. Тогда мы разработали второй шлем, в который добавили транскраниальный ультразвук. Идея была в том, чтобы посмотреть, нельзя ли усилить нужный нам сигнал в твоей слуховой коре, сделать из него своего рода внутренний крик вместо шёпота, чтобы наш сканер смог его различить. Но вместо этого ты и… ты потерял сознание.
36
Университетская газета.
— Я этого не помню.
— Но это было. ТУЗ-стимуляция тогда была ещё в новинку; мы этого не ожидали.
Я коснулся ладонью груди.
— Всё, что я помню из того времени, это что меня пырнули ножом, но…
— Да?
— Ну, насколько я могу судить, 31 декабря 2000 я был в Виннипеге, а не в Калгари.
Менно пожал плечами.
— Я не знаю, откуда ты взял идею о нападении, но этого не было, по крайней мере, не тогда. Но… да. Ты в тот вечер был здесь — и наш шлем тебя вырубил, а когда ты пришёл в себя, то, как бы это сказать, вернулся ты не весь.
Я удивлённо уставился на него, но он не мог этого видеть.
— Что?
— До тех пор у тебя был внутренний голос — я видел его на осциллоскопе — однако после этого он пропал.
— Что ты имеешь в виду — «внутренний голос»?
— Именно то, что сказал: внутренний монолог; артикулированные фонемы в мозгу даже тогда, когда ты ничего не говоришь. Однако после того как ты пришёл в себя, он пропал. Свет горел…
— …но никого не было дома? — закончил я. — Ты серьёзно?
— Да.
— Грёбаный эф-зэ? Философский зомби? Господи. Не просто анестезия, но… — Я тряхнул головой. — Нет. Нет, это же просто мысленный эксперимент. Философские зомби в реальности не существуют.
Менно молчал, наверное, секунд тридцать. Затем тихим голосом произнёс:
— Существуют. Они повсюду.
— Да ладно!
— У большинства людей, которых мы протестировали, не было внутреннего голоса.
— Тогда ваше оборудование, должно быть…
— Стой! Думаешь, мы не проверили всё по три раза? То, что я тебе говорю — правда. — Он махнул рукой в моём направлении. — Единственное, чем был необычен твой случай — это тем, что поначалу у тебя внутренний голос был, а после обморока ты его утратил.
— Сколько я был без сознания?
— Может, минут пять. И через несколько дней мы снова тебя протестировали — без ТУЗа, разумеется — и, в общем, внутреннего голоса больше не было.
— И вы решили проводить со мной регулярные собеседования, чтобы посмотреть…
— Посмотреть, не изменилось ли чего в тебе. Хотелось бы мне, чтобы мы устраивали такие же собеседования и раньше, но мы никак не могли знать, что случится.
— Я не смотрел записи собеседования от начала до конца, но не заметил никаких изменений…
— Заметных изменений не было, — подтвердил Менно. — Внешне ты вёл себя точно так же, как и прежде.
— До последней записи, — сказал я.
— Э-э… — очень тихо сказал Менно. — Да.
— И это было не только на плёнке. Я изменился, и люди могли это заметить. Кайла могла заметить.
— Кайла?
— Моя подруга — ну, с которой я в то время встречался. Кайла Гурон. Она…
— Гурон? — удивлённо прервал меня Менно.
— Она ходила на твой курс. Я виделся с ней вчера, впервые за почти двадцать лет. Она сказала мне, что я… я тогда ударил её. Я! — Я покачал головой, всё ещё не в силах с этим смириться. — И потом, все эти ужасные вещи, что я наговорил на том собеседовании. В это просто невозможно поверить!