Квантовая ночь
Шрифт:
Я пришёл к нему в офис, который имел странную клинообразную форму, со стенами цвета томатного супа и книжными стеллажами, забитыми томами, для которых полкам не хватало пары сантиметров ширины; надеюсь, стеллажи были надёжно привинчены к стенам.
Какое-то время мы посвятили обычной академической болтовне — как нас убивает администрация, как это здорово, когда кампус летом практически пуст, как преступно позволять зарплатам в академической сфере всё больше отставать от зарплат в частном секторе — и после этого я, так сказать, взял быка за рога.
— Я читал в интернете, что вы добились заметных результатов в
— Да, это так. Надеюсь когда-нибудь применить свои методы к некоторым федеральным политикам.
— Ха-ха. Видите ли, вот какое дело: я не помню ничего о первых шести месяцах 2001 года.
Сросшаяся бровь Намбутири взобралась к нему на лоб.
— Но ваши воспоминания до этого времени и после него сохранились?
— Насколько я могу судить, да.
Он откинулся на спинку кресла, подложив сплетённые пальцы под затылок лысеющей головы.
— У вас есть какие-то идеи о том, почему вы не помните этот период?
Я глубоко вдохнул. Если этот человек собирается мне помочь, он должен знать хотя бы часть правды.
— Да. Это должно быть как-то связано с природой сознания. Я тогда участвовал в качестве подопытного в эксперименте в Университете Манитобы, и его эффект был таков, что я оказался в состоянии философского зомби.
— Вы меня разыгрываете. Вы про Чалмерса и всю эту чушь?
— Да, именно так. В течение тех шести месяцев свет у меня горел, но никого не было дома, и я не помню ничего из того периода. И всё же философский зомби должен иметь какую-то память — иначе его поведение не будет неотличимо от поведения обычного человека. Я ходил на занятия, общался с людьми, даже завёл отношения с девушкой — и память о том времени должна была где-то храниться. Но убейте меня, я не могу до неё добраться.
Намбутири медленно кивнул.
— У всех есть воспоминания, до которых мы не можем добраться. Для большинства из нас это всё, что было с нами до трех лет; в этом возрасте мы переключаемся с визуальной индексации воспоминаний на вербальную. Это переключение происходит в то же время, когда дети начинают заводить воображаемых друзей — и это вполне логично: у них начинается внутренний монолог, но они пока не понимают, что обращаются к самим себе.
— Согласно Джулиану Джейнсу, — сказал я, имея в виду автора одной из моих любимых книг: «Возникновение сознания в процессе краха бикамерального разума».
— Именно. Так вот, вербальное индексирование гораздо более эффективно, и поэтому, как только вы набираете существенный словарный запас, вы переключаетесь на него. Гораздо легче сказать про себя «Вспомни дом, в котором жил мой друг Анил», чем перебирать образы всех домов, когда-либо засевшие у вас в памяти, в надежде на совпадение. Но, вы ведь знаете, есть взрослые, которые продолжают индексировать свою память визуально. Вы читали Тэмпл Грандин? Знаменитую аутистку?
Я кивнул и назвал её самую известную книгу:
— «Мыслить образами».
— Именно. И она, по-видимому, так и делает. — Он положил руки на подлокотники кресла и подался вперёд, словно хотел сообщить какой-то секрет. — Вы также знаете, что я достиг прорыва в неврологии благодаря серии прискорбных инцидентов — удача для нас, учёных, но часто большое горе для пациентов. Вы знаете, как редки
— Как у лейтенанта Ухуры в «Подменыше».
Я ожидал обычного непонимающего взгляда, как правило, следующего за моими отсылками к «всё, что мне нужно знать о жизни, я узнал из сериала “Стартрек”», но к моему удивлению Намбутири ткнул в меня пальцем и воскликнул:
— Именно! В том эпизоде Номад якобы стёр всю её память. Но на самом деле скорее всего случилось тоже самое, что происходит, когда вы форматируете жёсткий диск. Обычное форматирование не очищает диск; оно лишь уничтожает таблицу размещения файлов — по сути, индекс. Все остальные нули и единицы остаются на своих местах, благодаря чему вы читаете о том, как полиции удалось восстановить файлы, которые, как думал преступник, он уничтожил. Это и произошло с лейтенантом Ухурой: индексная таблица её памяти была уничтожена, но сама память осталась цела — что объясняет её присутствие на своём посту на мостике «Энтерпрайза» в следующем эпизоде. Так вот, то же самое случилось и с той женщиной, что разбилась на мотоцикле. Её память всё ещё была при ней, но индекс этой памяти — в её случае, как аутистки — огромный визуальный индекс — был повреждён в результате аварии. Однако c помощью разновидности монреальского метода я смог помочь ей вновь получить доступ к её памяти.
— Вы имеете в виду прямое электрическое стимулирование мозга? Как у Уайлдера Пенфилда? «Чувствую запах подгоревшего тоста» и всё такое?
— Да. Конечно, мы далеко ушли со времён Пенфилда. Нам не нужно вскрывать череп, чтобы произвести стимуляцию. Но главная красота всего этого, открывшаяся нам благодаря случаю, о котором я рассказывал, в том, что визуальный индекс, не используемый большинством людей, физически отделён от вербального. Так что в вашем случае… сколько вам лет?
— Тридцать девять.
— Отлично. В вашем случае нам не придётся рыться в тридцати шести годах памяти, проиндексированной вербально. Если я прав, то вся память, что вы сформировали, находясь в состоянии философского зомби, будет доступна посредством визуального индекса. Мы не будем искать шестимесячную иглу в тридцатидевятилетнем стогу сена. Воспоминания о тех шести месяцах 2001 года, или, по крайней мере, их индекс, будет смешан лишь с гораздо более давней памятью, и поскольку эта память о раннем детстве, её будет легко опознать как не относящуюся к нашей текущей задаче.
— Превосходно, превосходно. Спасибо.
— У вас есть свежая МРТ?
— Нет.
— Ладно. У меня есть знакомая в больнице Святого Бонифация. Давайте я позвоню ей и узнаю, не сможет ли она втиснуть вас в расписание. — Он взял телефонную трубку и куда-то позвонил; я слышал лишь то, что говорил он.
— Привет, Бренда, это Бхадеш. Слушай, мне нужно сделать МРТ одному… моему пациенту, и мне бы не хотелось… что? Правда? Погоди-ка. — Он прижал трубку к груди. — Как быстро вы доберётесь отсюда до Святого Бонифация?