Лабрум
Шрифт:
Я: «А ты где работаешь?»
Сергей: «Я работаю в коммунальном хозяйстве, на КНС. Это канализационно-насосная станция, грубо говоря, говно качает, с туалетов туда стекает, а я дальше перекачиваю его. Работа такая: прийти, открыть задвижки, включить насос, выкатать резервуар – и все. Определенного графика нет, главное чтоб резервуар не переполнился. Раз в месяц надо вымыть резервуар, разобрать насос и почистить его крыльчатку. Обычная работа, ничего интересного. Вонь только, но привыкаешь, ничего. Можно не работать, не заставляют, только тогда в продовольственном фиг что получишь».
Я: «Но мне же выдают…»
Сергей: «Сразу меня это тоже насторожило, видимо, так вышло в силу того, что ты не зарегистрирован, поэтому и в списках тунеядцев не числишься.
Я: «Кто?»
Сергей: «Самогон гонят, ну то есть спиртное подпольно производят. Потому что, как ты мог заметить, в продовольственном его нет и не было никогда».
Мы сидим в квартире Сергея, окруженные книгами, похоже, сегодня он очень настроен рассказывать, естественно, я не перебиваю и не останавливаю его.
Сергей: «Детей видел?»
Я: «Нет».
Сергей: «Потому что их в городе нет, они живут в лагере. На другом конце города есть закрытый лагерь, наших детей направляют туда, посещать их родителям можно лишь раз в неделю. Его организовали, когда сгустился туман, объявили, что это для их безопасности и сохранения здоровья. У меня самого детей пока нет, у друзей есть. После родов женщины месяц находятся в лагере, потом возвращаются с ребенком в город, до года он воспитывается дома (на улицу выходить противопоказано), а потом его забирают туда на все время; в восемнадцать лет ребенок выходит из лагеря, получает паспорт. Уроды тоже создают семьи, хотя и не часто, они в основном по одному живут, но если создают и у них появляются дети, то женщину с ребенком вывозят из зоны.
Я: «Как же они размножаются?»
Сергей: «Новых завозят. Слушай, тебе не кажется, что меня поперло слегка? Как бы в центр собирались, а я тут без умолку балаболю, вражескому шпиону все секреты выкладываю, гы-гы-гы».
Я: «Ничего, в центр в другой раз можно».
Сергей: «Да, сегодня не охота уже. Это у меня знаешь… Короче, напился я вчера порядочно, больше бутылки получилось, так сегодня, как можешь видеть, имею помятый вид, усталость на лице, но ясный ум и разговорчивость, аж не заткнуть. Это так всегда после попойки, сам почувствуешь. Кстати, пора тебе пить начинать, не дуреешь еще?»
Я: «Не знаю… Как понять?»
Сергей: «Поймешь… Знаешь, мне в зоне больше всего два момента нравится, первое – пункты выдачи, социализм этот».
Я: «Коммунизм скорее».
Сергей, после паузы: «Ты не подумай, что мы тут какие-нибудь слаборазвитые, необразованные. Если я с виду такой и говорю так, и перегар у меня… Мы читаем… Но ты прав – коммунизм».
Я: «Не хотел тебя обидеть…»
Сергей: «Забудь, фигня. Второй момент – пьешь себе во благо. Пить не просто рекомендуется, пить надо обязательно. Мы, конечно, все алкаши получается, но ничего не поделаешь – пей, если не хочешь сойти с ума».
Я: «Как производится спиртное?»
Сергей: «Я ж тебе говорю – умельцы есть. Между прочим, уважаемые люди. Сахар, дрожжи в продовольственном есть, ну и все – идет дело. Путем дистилляции получается сорока- или более градусный продукт, водка по-вашему. Качество зависит от мастерства производителя и технического уровня аппарата. Самогонщики не работают, меняют свой эликсир, гы-гы, на продукты, одежду, технику, на все. Формально эта деятельность запрещена, раньше они глубоко в лесу прятались, сейчас по подвалам, по пустующим домам. Далеко в лес ходить нельзя, но заборов нет. По первому времени сельские жители, кого в город переселили, не могли отвыкнуть от земли и ходили в лес, делали там огородики, грядки, потом постепенно свыклись с городской жизнью, да и зачем – все в продовольственном есть. Они же, кстати, и самогоном в основном занимаются».
Я: «Сейчас за городом только лес?»
Сергей: «Недалеко от города, там в одном месте, есть какие-то склады и ангары. Еще я знаю о железной дороге, она проходит через всю территорию зоны с запада на восток, но к ней не подойти: охраняется и по большей части поезд идет в тоннеле, в трубе».
Я: «Я по этой железной дороге как раз сюда и пробрался».
Сергей: «Тебе повезло. Поезда ходят редко, может раз в два – три месяца».
Я: «Знаю, изучал расписание. И там суперскоростные поезда, они только на границе снижают скорость, а так движутся очень быстро».
[…]
в городе ориентировочно пятьсот тысяч жителей, это всех, из них нормальных, то есть местных, что-то около двухсот тысяч. Но это не точно, навскидку, точных цифр не знаю».
Я: «Совсем мало по сравнению с численностью до катастрофы».
Он: «Да уж, тут безлюдно, некоторые районы совсем
[…]
поэтому так получается, мож…
[…]
для, как ты выразился, проведения досуга больше ничего нет. Только кинотеатры, по одному в каждом районе, но и туда попасть можно только по очереди, по записи. Мы, правда, своей компанией ходим чаще – есть способ. В кинотеатрах показы с пленки, старая технология: киноаппарат, мощной лампой просвечивают пленку с увеличением. Все фильмы старые – это классика, в основном русская, еще времен СССР. У тебя опять может возникнуть вопрос: почему мы такие безынициативные, как терпим, почему безразлична не только жизнь окружающих, но и своя? Скажешь, что надо бороться за свою жизнь, за свои права. Так вот, я тебе отвечу, что такое свойство есть в каждом человеке на Земле, а при определенных условиях оно проявляется и становится основополагающим. Про уродов я не говорю – это отдельная тема. Сначала сильное потрясение, стресс, потом информационный вакуум, потом ограничение обитаемого пространства, потом безусловное обеспечение питанием и основными материальными потребностями, и пьянство. Что еще надо… И кроме того, привычка, ведь не сразу все разом, постепенно жизнь менялась после катастрофы. Мне вот самому чего хочется – побольше книг, новых, а так что еще – ничего, все вроде есть. Как-то так и живем. При всем при этом, продолжительность жизни нормальная, шестьдесят – семьдесят лет где-то, с такими-то экологическими условиями, с пьянством, согласись – вполне нормальная».
Я: «В этих условиях – да. Это у местных, а уроды?»
Сергей: «В среднем их возраст от двадцати до сорока лет. Но их же новых привозят, некоторых наоборот увозят, сложно определить».
Сергей замолчал, прошелся по комнате, достал одну из книг, полистал.
Сергей: «Ладно, хватит мне трындеть, расскажи лучше теперь о том, что там в мире происходит у вас. Расскажешь? Чего достигли, к чему стремитесь…»
Я долго, допоздна рассказывал о «том» мире Сергею. Он очень удивил меня своими познаниями, вопросами, признаюсь, я не ожидал от него такого уровня образованности. Больше его интересует наука и литература, очень сильно – философия. Вообще, в его понимании наука – это и есть нечто ближе к философии, чем физические, технические открытия и эксперименты. То есть факты, события, достижения он в первую очередь подвергает философскому осмыслению, притом проявляет в этом деле такую логику, глубину мышления, что мне кажется, я разговариваю с профессором, пусть и с самоучкой, но профессором. Я не могу сложить в одном человеке его поведение, внешний вид, манеру общения и его мышление, ум (не эрудицию, а именно ум), особенно когда дело касается философии. И мне очень даже понравился такой подход к науке, если разобраться, то философия – это первонаука, наука наук в стремлении человека познать мир.
[…]
Нельзя уверенно назвать это тоталитаризмом. Это некое ранее не встречавшееся образование ноосферы – к этой мысли меня склонил Сергей в своих рассуждениях, согласен с ним. Пока сложно сделать определенные выводы, не хватает информации, например, об уродах, как формировалось их сознание. Потому что тут можно выделить две новых формации: местные, коренные жители и «уроды». И если местных жителей хоть в какой-то мере еще можно охарактеризовать, то с уродами значительно сложнее, поскольку их сознание формировалось за пределами Лабрума. Пока ясно одно, уроды – существа разумные, люди, но имеющие упрощенное мировоззрение и потребности, их интеллектуальное развитие направлено по определенному вектору, однако кто или что его задает – еще не известно.