Лабрум
Шрифт:
Я: «Договорились».
Он: «Так вот, дальше. Туман густел, люди, ясное дело, стали волноваться, непонятный какой-то, рыжий, химический думали, на металл оседает, кашель от него… А потом обреченность настала: ну туман, ну и ладно, от радиации сразу не сдохли, так туман добьет…»
Я: «Радиация есть?»
Он: «Не знаю, никто не знает точно».
Я: «Почему город такой?»
Он: «Это вот тоже, когда туман стал плотным, начали делать. Первым делом срубили в городе все деревья, кусты, дальше и остальную растительность убрали, потом стали все заливать бетоном, постепенно так закатали всю территорию, ни кусочка земли не оставили. Слой бетона от десяти сантиметров до метра толщиной, по всему-всему городу! Наружные стены
Я: «Здесь много чего непонятного и нелогичного, я, по крайней мере, не могу цельную картину сложить».
Он: «Это да. Просто не все сразу, я объясню подробнее. Тебе за продовольствием случайно не надо? А то у меня список, Илонка написала».
Я: «Пойдем вместе».
Он: «Ты в семнадцатом отовариваешься?»
Я: «Похоже да».
Он: «Ну понятно, это наш, районный. Если хочешь, я могу и завтра прийти, расскажу чего-нибудь подробнее».
Я: «Хочу. Приходи, конечно».
Он: «У меня есть еще фотографии с того времени, когда туман только-только появлялся. Это мой отец снимал, на аналоговую камеру, старинный процесс, ручная печать, когда с красным фонарем печатается. Знаешь такую технику?
Я: «Слышал».
Он: «Вот, может, тебе интересно будет посмотреть. Отец просто для себя снимал, просто интересно ему было. После его смерти я раз тоже хотел поснимать, достал фотоаппарат, разобрался, но процесс не идет, химия сейчас уже не работает, очевидно тоже из-за тумана. В зоне ничего тебе не удастся сфотографировать, фототехники нет, потому что и аналоговые процессы не работают».
Я: «Конечно, будет интересно».
Он: «Ладно, пойдем. Ты только на улице аккуратно, потише. В принципе, явного контроля, тотальной слежки тут нет, но мало ли что, ты все-таки нарушитель. Шпион! Гы-гы-гы-гы».
По улице шли рядом, в пункт выдачи входили порознь.
Записываю диалог с диктофона почти дословно, так быстрее, проще и лучше сохранится суть. Я уже очень многое узнал, некоторые факты поистине сенсационны. Начинаю понимать, почему информация о Лабруме так усиленно скрывается…
33.
Сегодня Сергей пришел в три, пойдем в город.
Сергей: «Я тебе уже говорил, лучше вести себя спокойно, не шуметь. Ты очень ценный экспонат, в тебе куча информации. Лучше поостеречься. Мы-то, бывает, с друзьями куролесим хорошо, когда напьемся, ого-го как! И никто особо не трогает, только уроды жалобы пишут, как таковой милиции нет – дружина охраны правопорядка. Погромов никто не устраивает, мы в целом очень мирные жители, уроды – совсем как одуванчики, травичка, гы-гы-гы. А кстати, ты выпиваешь?»
Я: «Спиртное? Не очень, иногда, если праздник».
Сергей: «Ну, здесь придется выпивать, и с праздниками, и без праздников. Никак в зоне без этого».
Я: «Э-э-э… Почему?»
Сергей: «Мозгами тронешься… Некоторые считают, что водка выводит радиацию, химию из организма, но это не от того. Понимаешь, кроме кашля, все местные мучаются от головных болей. Если не выпивать периодически – с ума сойдешь, сдуреешь от боли».
Я: «Так от чего это, экология, заражение? Что врачи говорят?»
Сергей: «Поликлиник уже нет. Их закрыли вместе с магазинами. Есть продовольственные, хозяйственные отделы, а в отделе сферы услуг тебе окажут самую минимальную медицинскую помощь. Мы сами друг другу помогаем, есть люди, которые умеют, знают, бывшие врачи. Уродов централизованно лечат и осматривают, там где-то на заводах».
Я: «Это же первобытное общество какое-то. Вас же не считают за людей!»
Сергей: «Мы сами по себе живем, не встреваем в их высокие дела, а они не трогают нас. И я бы не сказал, что местные часто болеют – нет, даже при всем этом пьянстве».
Я: «Не представляю, как с этим всем можно мириться…»
Сергей: «Привыкли. Только если не пить, то тогда и вправду тяжеловато будет: сначала будешь превращаться в овощ, замучает скука, лень, безразличие, то есть будешь чахнуть, потом головные боли, дикие головные боли».
Я: «Выходит, это что-то психологическое».
Сергей: «По-разному говорят. Может, психологическое, некоторые говорят, что это все эксперимент, другие – что от пагубного влияния на мозг радиации и химии тумана, а я, например, думаю, что просто от однообразной жизни на закрытой территории, как в клетке. Вспомни, когда в детстве в зоопарк ходили, там животные, наверно, как-то так себя ощущали, некоторые ж там дуреют – из угла в угол ходят, помню, с мамой долго наблюдали, как лиса туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. А может и изучают, испытывают на нас что-то… Да и какая разница-то, разве если будем знать, это что-нибудь изменит?»
Я: «А вы бежать пытались из зоны?»
Сергей: «А нафиг? Какой смысл? Во-первых, привыкли, тем более тут, можно сказать, родина. Во-вторых, сам же говоришь, граница хорошо охраняется, раньше были попытки – до границы и близко не доходили, их возвращали, это большая удача, что тебя по пути не засекли. И в-третьих, тут ведь всем обеспечивают, в продовольственном платить не надо, набирай сколько угодно, формально почти анархия, на рожон не лезь – никто не тронет, делай что хочешь, если сильно не хочется, то можешь и не работать, заставлять не будут. А еще подумай вот, если животное из зоопарка выпустить на волю, волка в лес, к примеру, то что будет? Сдохнет, не сможет жить в неволе, не умеет, это не волк уже, а собака. Логично? Так и получается: и в зоопарке мучаются, но и на воле жить не сможешь. Ладно, пошли пройдемся».
Выходим из дома. Я больше хочу попасть в центр, но сегодня не поедем, по словам Сергея, уже поздно, лучше с утра, в другой день.
Мы идем по улице, негромко разговариваем. Других людей, как обычно, немного.
Сергей: «Вот это урод, это урод, это тоже. Вот те – местные».
Никак не могу привыкнуть к определению «урод», все-таки оно очень унижающее, это оскорбление.
Я: «Называть их «уродами» не очень грубо?»
Сергей: «Они уроды и есть, что тут рассуждать. Говори, как есть, все так говорят. Тоже мне толерантность, нашел кого жалеть… Ты потом с ними больше пообщаешься и сам скажешь, что они – уроды. Для нас они как такая, знаешь, данность, как неодушевленные предметы, как мебель в квартире. Слушай, ты извини, я пока тебя ни с кем из наших не знакомлю, с друзьями своими. Про тебя, конечно, рассказывал им, сразу вообще не верили, а сейчас еще побаиваются, так я тебя вроде как проверяю. Но лично я тебе верю, не подумай».
Я: «Хорошо, ничего страшного, это понятно».
Попросил Сергея показать мне то необычное здание с крестом, которое я посчитал храмом.
Сергей: «Да, пошли, посмотришь. Собственно, это хреновая идея, проводить экскурсию по нашему району, тут все одинаковое, сам видишь, серое и бетонное. Не знаю, зачем им понадобилось превращать город в эдакую каменную крепость. Погляди, это же горы какие-то, скалы, неживое все, ни тебе деревца, ни травинки – все цемент, все ровно, все прямоугольно. В центре – то же самое, только высотных зданий меньше и есть еще производственные цеха за высоченными заборами. И все постоянно подмазывается, подравнивается, если откололось или трещина, или ямка. У меня сосед работает по этому делу: каждый день мажет, мажет, заливает. Озера высушили, реки в трубах под бетоном. Говорят, от эксперимента дуреем, так в таком городе жить – естественно тронешься, одна сплошная могильная плита, похоронили заживо».