Лабух
Шрифт:
Они о чём-то яростно спорили, и даже не заметили моего появления.
— Товарищи! — попытался отвлечь их от назревавшего мордобоя ведущий. — Позвольте представить вашему вниманию, популярного автора и исполнителя Николая Северного!
— Блатняк будет петь? — трубным голосом крикнул высокий и крепкий парень с короткой стрижкой на непокрытой голове.
— За ваши деньги любой каприз! Хоть «Марш кавалеристов»…
— А нельзя ли что-нибудь на стихи современных поэтов? — пискнула какая-то девушка и тут же спряталась за плечами своего приятеля.
— Отчего же. Есенин подойдёт?
Ответом мне было молчание, после чего явно помрачневший «крепыш», махнул рукой, дескать, валяй!
— Семёнов, ты что творишь, мы же это не репетировали?! — прошипела мне Маша.
— Прости, милая, это соло! — отозвался я и взял первый аккорд.
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Стоило мне закончить, как все присутствующие начали хлопать и даже «высокий» криво усмехнулся и покосился на парня, с которым только что жарко спорил. Тот был куда ниже ростом, в хорошо пошитой тройке и в котелке. Лицо его мне показалось смутно знакомым, но людей по ресторанам ходит много…
— А вы сами знакомы с Есениным? — снова подала голос та же самая девушка.
— Видел один раз, а что?
— И где же? — не унималась поклонница поэзии.
И тут чёрт меня дернул рассказать, один старый, в моем, разумеется, времени, анекдот.
— Да, как-то выходим мы из ресторана с Маяковским.
— С кем?
— С Владимиром Владимировичем! — строго посмотрел я на любопытную, как будто речь шла совсем о другом человеке. — Так вот, вокруг него, как водится, поклонницы щебечут. Дескать, правда ли вы можете на любую тему стихи написать? Ну, а ему что, он же гений! Видит, на дороге пьяный валяется, остановился и декламирует — «Вот человек лежит в канаве, на нашем жизненном пути!» А мужик поднимает голову и в ответ – «Ну, а тебе какое дело? Идёшь с бл@дями и иди!»
— Пойдёмте девушки, это Есенин! — закончил, под всеобщий хохот.
Причём, громче всех смеялся невысокий парень в котелке, зато его оппонент, сначала бурно покраснел, а затем неожиданно попер на меня, как лось во время гона.
— Да я тебя! — ревел он, раскидывая по сторонам мешавшие ему стулья.
— Семёнов, ты — идиот! — простонала Машка. — Это же и есть Маяковский с Есениным!
— Да ладно! — только и смог ответить я.
Глава 16
Одним из самых популярных заведений в Замоскворечье был трактир со странным названием «Три ступеньки». То есть, официальное наименование у него совсем другое, но его никто не помнил, а называли по числу ступеней ведущих в полуподвальное помещение. Дом этот, некогда принадлежал одному из монастырей и предназначался для сдачи в наём. Но, с тех пор утекло много воды, и о монахах напоминала только поржавевшая табличка, которую никто так и не удосужился снять.
В первое время мы с Машей частенько здесь выступали, и сюда же привели пить мировую наших литераторов и их спутников. В личном общении Маяковский с Есениным оказались очень приятными ребятами, но… по отдельности. Когда они встречались, между ними сразу же возникало напряжение. Очевидно, каждый считал себя первым поэтом в Новой России и имел для того все основания, но, как ни крути, а двоим на постаменте тесно. Добавьте к этому окружение, всячески старавшееся столкнуть своих кумиров, и картина станет полной!
— Скажите, Николай, — никак не унималась, спровоцировавшая меня на анекдот девица, — а чьи стихи вам больше нравятся?
— Пушкина, — мгновенно отреагировал я.
— А из более современных авторов? — ничуть не смутилась поклонница поэзии.
— Классика всегда современна.
— Хорошо, но вы ведь ещё и музыкант. На чьи стихи вам легче сочинять музыку?
— Видите ли, милая барышня, музыка тоже бывает разная. Для серенады под окнами любимой женщины и для марша чтобы идти в атаку, нужны разные мелодии.
— А под Маяковского вы сможете спеть? — видимо устала играть словами, и пошла ва-банк.
— Легко, — пожал плечами и снова взял в руки гитару.
Дым табачный воздух выел.
Комната —
глава в крученыховском аде.
Вспомни —
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Стихи у революционного поэта и впрямь не самые гладкие. Но чувства и ритм в них есть. Правда, услышать его не просто. Но Мулявин и Васильев смогли, а я просто повторил то, что слышал у «сплинов». [1] Не всё, конечно. Сколько помнил. Но и этого хватило. Большинство присутствующих замолчали, а окаменевший автор и вовсе сидел как пришибленный.
— Очень не привычная для тебя манера исполнения, — удивилась Маша. — Но стихи хорошие и даже очень. Только я их никогда не слышала прежде. [2] Они точно ваши?
— Что? — вздрогнул Маяковский. — Да, мои. Простите, мне пора!
С этими словами он подскочил и почти бегом направился к выходу.
— Погодите, Владимир Владимирович! — догнал я его уже на улице.
— Ну, говорил же, не надо мне выкать, — поморщился Маяковский, уже позабывший про бланш под глазом.
— Простите… прости, Володя, — машинально потер ссадину на лице. — Тебе песня не понравилась?
— Нет, — упрямо мотнул головой поэт. — Не в этом дело. Просто… я ведь эти стихи почти никому не показывал. Понимаешь, они только мои и её… Ну, вот откуда ты их знаешь?
— Да уже и не припомню. Услышал где-то…
— Ладно, не хочешь говорить, не надо. Только я пойду. Разбередил ты мне душу. Один хочу побыть.
— Слушай, раз такое дело… торжественно обещаю, что больше никогда не буду её петь!
— Отчего же. Ты думаешь, мне хочется остаться в памяти певцом гигиены и кипячённой воды? Нет уж, пусть все слышат…