Ларочка
Шрифт:
– А-а… вспоминаю, да. Люберецкие пещеры. Или Малаховские. Если бы мне тогда рассказали про его нынешние карьеры, я бы даже и смеяться не стал.
Лариса оторвалась от чашки:
– Да расскажи, каким образом он тут? Менее телевизионного человека я себе не представляю.
– А все просто, знаешь загадку: что такое еврейка? это не жена, а средство передвижения. Где-то он надыбал себе свою Фиру, впрочем, знаю где. Она пришла к нему лечиться, и он, как это ни удивительно, ей сильно помог. А у нее – связи. И сообразительный ум. Отмыла, подстригла, показала кому надо. Натура, фактура. И вот тебе на, царит Виктор Петрович на медицинской волне. Хотя он отнюдь не держатель капитала.
Лариса задумчиво крутила стакан с салфетками:
– Да, забавно. Как судьба крутит вертит людьми. Рулю зарезали. А помнишь, тогда с нами еще были Питирим, Энгельс.
Плоскин прищурился, припоминая:
– Спились небось, очень уж они всегда налегали.
– Да нет. Питирим, представляешь, в монастырь ушел. Совсем. Даже родственникам не приехать.
– Ух ты!
– А Энгельс грибоварню открыл в Тверской области, экологически чистый теперь совсем. Звонил недавно, в гости зовет.
Плоскин заметно посмотрел на часы, было понятно, что внезапно возникшую ностальгическую ноту он не подхватит. Лариса кивнула:
– Так мы договорились?
– Еще как.
Белугин выслушал известие о возможности прорваться на голубой экран в лучшее время, в самую козырную информационную программу, молча и еще потом молчал какое-то время. Его можно было понять – слишком серьезное дело. Спросил:
– Как тебе это удалось?
– Старые связи, – небрежно, но и многозначительно произнесла Лариса. Незачем нашему дорогому вояке знать, из какого сора растут розы таких достижений.
Белугин спросил:
– Когда?
– Послезавтра. Прямой эфир. Послушай, ты так молчишь, как будто сомневаешься, что это правда.
– Не сомневаюсь, – усмехнулся Белугин, чуть обнажив зубы, и Лариса в очередной раз подумала, что в этой улыбке есть что-то вдохновляюще хищное. А то в стране засилье травоядных мужиков.
Но тут ее кольнула одна мысль:
– Стой, а может, ты не хочешь?
Генерал медленно повернулся к ней, ни один мускул на его лице не дрогнул, взгляд был спокойный до почти неприятной степени. Вылитый римлянин перед Рубиконом.
– Я выступлю.
36
Штабом проведения операции назначен был кабинет Ларисы. Это было удобно во всех отношениях. От здания ЦБПЗ до телецентра можно было за пятнадцать минут дойти пешком. Ну, максимум за двадцать. В кабинете был телефон, чтобы позвонить в киселевскую программу (заветный номерок Лариса держала в нагрудном кармашке у сердца), в кабинете был телевизор, по которому можно будет увидеть и услышать историческое выступление Белугина. В тот же самый кабинет можно будет назвать народа, всех тех, кому будет интересно и полезно послушать генерала. Кроме того, Лариса обязана была находиться в этот день на рабочем месте, потому что именно на этот день Михаил Михайлович назначил свою дебильную конференцию.
Белугин явился с Агапеевой. Куда же от нее денешься! Но еще до их приезда Лариса провела один неприятный, а главное, очень странный разговор с Лионом Ивановичем. Вернее, с его квартирой. После последнего свидания со стариком прошел целый месяц – да нет, полтора уже. За делами и тревогами дни летят быстро, а сынок так и не явился с личной просьбой. Лариса решила махнуть рукой на дурацкую свою гордость. Мать я, в конце концов, или не мать?! Два года в казарме – слишком тяжкое наказание за глупую мальчишескую гордыню.
Трубку сняла какая-то дева с расслабленным, замедленным голосом.
– Где Егор?
Голос туповато задумался.
– Ладно, где Лион Иванович?
Дева поведала: была «скорая», старику сделали укол, он сейчас спит.
– Ладно, будить не надо. Кстати, а вы кто такая?
На том конце провода мялись. Какая отвратительно размазанная интонация!
– Ладно, и так все понятно.
Лариса бросила трубку и хмыкнула. Вот старый чертяка, он все тот же. Лариса вспомнила, как он рассказывал историю про своего друга старика-любовника, знаменитого сценариста, который, уже лежа в предсмертной позе, просил навещавших его поэтесс сесть на краешек кровати и норовил уже высохшей лапкой цапнуть за колено. Так вот я, говорил Лион Иванович, и в таком состоянии не ограничусь коленом, учтите. Доигрался.
Лариса решила, что сразу после передачи сгоняет к старику. Обязательно!
Солдатские матери стали собираться к концу рабочего дня, они бродили по «направлениям», их знакомили с работой ЦБПЗ, они высказывали свои чудовищные по своей нелепости пожелания в рассуждении улучшения этой работы. Ощущение ненужного, нелепого, но неотвратимого праздника охватило здание.
Лидеры движения клубились в предбаннике и кабинете Михаила Михайловича. Старик – Лариса несколько раз заглядывала к нему – был и польщен таким женским напором, и подавлен. Было видно, что ему нравится его новая либеральная роль, но бросалось в глаза, что он смущен масштабом и интенсивностью события.
Камеры с двух телеканалов, деловитые пареньки в джинсах, провода по полу, жаркие осветительные устройства.
Увидев телевизионщиков, Лариса усмехнулась и едва удержалась от совета обратить сегодня внимание на одну аналитическую вечернюю программу. Вот там будет картинка так картинка.
С решительными деловитыми мамами она была холодно-приветлива, Михаил Михайлович и за это был ей благодарен. Эта конференция сама по себе была почти политическим скандалом, он знал, что ее очень по-разному оценивают в верхах, так зачем ему всякие местные водовороты. Увидев Белугина в форме, бывший морпех схватился за сердце. Вообразил, что Лариса лишь притворялась лояльной. Потребовал заместительницу к себе. Бледная Саша сообщила об этом. Лариса улыбнулась ей:
– Конечно. Но учтите, Саша, сколько бы у вас там ни собралось теток, моим гостям тоже нужен кофе.
Михаил Михайлович встретил ее в предбаннике и повлек за локоть куда-то в сторону, и там он зашипел своими огромными губами, что «никаких военных», что генерал не будет выступать.
– Будет, – улыбнулась Лариса, любуясь тем, как отваливается челюсть у начальника. – Но не здесь.
– Что значит…
– Я имею в виду, что он не будет выступать у вас. Это частный визит. Если, пардон, не хотите, я тоже могу не участвовать.