Ларочка
Шрифт:
Шеф охотно бы принял этот самоотвод, но он помнил, что сам приказывал быть готовой. Надо быть последовательным. И потом, она подумает, что он ее боится.
– Нет. Вы должны выступать обязательно. Вы мой зам.
– Хорошо.
Агапеева уже разбавляла кофе коньяком. Белугин пил чай.
– Лара, так где же твой Егорка? Призыв заканчивается.
– Да, Гапа, да, только разгребусь тут с делами. Меня, признаться, сейчас больше старый волнует, чем малый.
И она рассказала историю про дядю Ли. Агапеева очень смеялась. Белугин смотрел в уже потемневшее окно. От горячего дыхания на стекле появлялись кратковременные белесые следы.
Отсмеявшись, Гапа еще раз напомнила, что если мальчик не хочет в армию, то пусть уж проявит чуть рвения. Времена переменчивые, кто знает, где мы будем через полгода.
– Спасибо, Гапочка.
– Пора, – сказал Белугин.
Лариса набрала полученный от Плоскина номер и передала трубку генералу.
– Да, это я, – сказал он в нее. Потом несколько раз кивнул, запоминая указания. – Буду через полчаса. Да.
Лариса проводила его до первого этажа, перекрестила.
– Я неверующий.
– Бог все равно на нашей стороне.
По пути на десятый этаж к телевизору заглянула на двадцатый, там как раз начиналось. Что-то противоестественное было в облике этого собрания. Одни женщины. Мужчины присутствовали только в виде обслуживающего персонала – стояли за телекамерами.
Впрочем, в президиуме высилась одна черная фигура – шеф. Он стоял в позе человека, складывающего свои гендерные полномочия. Мы, белые мужчины, видите ли, не справились со сложностями этого мира, теперь давайте вы, братья наши женщины. И вообще, мне, мол, нравится новый лозунг настающего дня: «Все люди – сестры!» Речь по своей возвышенной сбивчивости соответствовала его импозантно-покорному облику. Соседки по президиуму кивали с видом скорбного самодовольства. Лариса сплюнула и поехала вниз.
Достала из сейфа две бутылки коньяка и тарелки с уже нарезанным сыром и колбасой. Две банки маслин. Подтащила к себе телефон. По внутреннему вызвала «Историю». Прокопенко получил приказ подниматься на десятый этаж «со всеми, кто там есть». Народу после окончания рабочего дня оказалось на местах немало. И Волчок, и Бабич с каким-то очень толстым парнем, и Милован даже, и Карапет.
Что за событие? – интересовались сотрудники. Лариса загадочно отвечала, что скоро все поймете. Милован церемонно целовал руку Гапе, был очень благодарен за отмазанного от армии сына.
Две бутылки кончились мгновенно. Лариса достала кошелек, толстяк согласился сбегать за добавкой.
– Кто это? – спросила Лариса Бабича, когда он со всей своей шестипудовой грациозностью выпорхнул за дверь.
Бабич оскорбленно удивился:
– Ты что, не узнала? Это же брат. – И напомнил о давнишней поездке в подмосковную часть.
– Так это он? Что с ним?
– Его тогда перевели в хлеборезы. А там же не только хлеб. И сахар, и масло. Набрал вес. Ожирение.
– Вот, – сказала Агапеева, – нельзя детей в армию посылать, они там пухнут не от голода.
– Гапа! – недовольно поморщилась Лариса. Ей этот разговор был неприятен.
– Я знаю, ты любишь военные марши.
– Гапа! – Теперь голос был тише, но сотрудницу Минобороны проняло, несмотря на весь коньяк. Она перестала шутить в сторону хозяйки кабинета.
– А у нас в деревне парень, что не служил, и жинку себе бы не нашел, – сказал Прокопенко.
Он знал, что Милована это высказывание заденет не очень, зато понравится Ларисе. Но оно не понравилось. Ей вообще было почему-то противно расползание этой темы. Слишком много ее. И ошалевшие от своего пацифизма военмамы на двадцатом этаже, и жирный крестник, умчавшийся до магазина, и белый билет сына. Как-то все это не увязывалось во что-то единое, здравое. Но дождемся выступления генерала, и будет вам идейный камертон, и весь этот хихикающий хаос сразу притихнет.
Заглянула Саша и сказала, что шеф напоминает Ларисе Николаевне о ее выступлении.
Прибежал хлеборез.
Бабич включил телевизор по приказу хозяйки кабинета.
– Он не хочет, чтобы я выступала, – сказала Лариса презрительно.
– Почему ты так думаешь? – поинтересовалось сразу несколько гостей.
– Знаю. Несчастный вывернутый человек, все делает назло себе. Я ему давно поперек горла, и именно поэтому он меня никогда не выгонит. Да и побоится. Не знаю почему, но почти все фронтовики оказались такими трусами в мирной жизни. Видимо, под пулями проще, чем сказать что-то человеку в глаза.
– Не знаю, не была под пулями. Под офицерами была, а вот под пулями… Спасибо, Милок.
Милован как раз повернулся к ней со сложно построенным бутербродом. Обычно благосклонная к фривольностям и флирту, Лариса почти вспылила при виде этого акта невинного ухажерства. Она внутренне одергивала себя – ничего, ничего, уже скоро, уже совсем скоро. Все станет на свои места!
– Хватит вам!
– Не поняла, – сказала Гапа.
На экране рядом с привычно озабоченным Евгением Киселевым появился генерал Белугин. Все, даже ироничный Милован, повернулись к ящику.
Киселев в своей замедленной, преувеличенно серьезной манере обрисовывал обстоятельства данного внезапного визита. Поползли, мол, где-то слухи, что готовится чуть ли не самая настоящая вооруженная акция против лиц и установлений действующего режима, и некоторые горячие головы готовы бросить обвинение конкретным людям и организациям. И вот сейчас у нас в студии генерал Белугин, не понаслышке знающий положение дел в определенной среде, в военном сообществе, скажет, насколько эти слухи обоснованны.