Ледокол
Шрифт:
Рука на горле немного слабеет, и я втягиваю воздух. Сознание проясняется, а вместе с ним, и выстраивается план действий. Хватаю со стола, первое, что попадает под руку.
Бокал.
Прекрасно!
Бью им, по его башке.
Кир вскрикивает, приподнимается, и вскидывает руки к кровоточащей ране. А чтобы уж совсем освободиться от него, без жалости бью ему по яйцам коленом. И он воет, как раненый зверь, валится на пол.
Раздумывать некогда, пока он не пришел в себя, и не решил, что меня легче пристрелить, я хватаю свои вещи,
И мы бежим со всех ног.
34
Не останавливаемся даже на улице. Пробегаем пару кварталов по ночному городу, пока адреналин совсем не иссякает, и меня начинает бить истерика. Мы замедляемся, и я начинаю хохотать. Ирка смотрит с тревогой, а потом влепляет мне пощечину, и меня прорывает.
Я рыдаю, осев на холодный асфальт, полностью погружаюсь в горькую, вязкую, обиду. Размазываю горючие слёзы по щекам, и, не стесняясь, реву в голос.
Иришка тоже садиться рядом и обнимает меня, утешает, гладит, говорит, что всё будет хорошо. Но я, то знаю, что не будет хорошо. Он найдёт меня, и убьёт, унизит перед этим, и убьёт. Всё это я провываю ей, и она обещает, что не найдёт.
Потом ловит такси и помогает мне усесться, падает рядом. Мы едем в её гостиницу. Там она снимает номер, и помогает мне умыться и улечься в кровать, напоив перед этим корвалолом.
Я лежу под одеялом и всхлипываю. Всё его глаза мутные вспоминаю, неживые. И мороз по коже бежит.
Как он мог? Ведь я же… Кто? Просто шлюха для него! Так он и обращается со мной соответственно.
Слёзы снова накатывают. Какая я идиотка. Что допустила хоть малейшую надежду, что может быть по другому, и что сейчас реву из-за того, что грубо разочаровалась. Так и уснула.
* * *
Следующий день, тоже провожу в гостинице, вплоть до того момента когда надо собираться на работу. Идти домой не рискую, тем более, что все, что надо с собой.
С утра приходит Иришка, обеспокоенно спрашивает о моём состоянии, и с ужасом рассматривает синяки на моей шее. Говорит, что звонил Паша, причём ещё вчера ночью. И после нескольких пропущенных, она всё же взяла трубку. Паша извинялся, говорил, что во всем виноваты какие-то колёса, которых наелся Ямал, мол, вот от этого у него крышу и снесло. И что я тоже хороша, сама виновата, много гонора во мне. И это не первый раз, когда я испытываю терпения Ямала. Мол, довыделывалась. В общем, Иришка послала Пашу, подальше не оценив, таких развлечений, на которых, лучшую подругу душат, и пытаются изнасиловать, не помогли не какие уговоры.
А я после её слов, как ошпаренная мечусь по номеру, и молю Бога обрушить на голову этого ублюдка, все возможные кары. Моё вчерашнее упадническое настроение переросло в агрессивное. Если бы Кир был бы сейчас здесь, я бы ему в лицо ногтями вцепилась.
К вечеру, когда надо выходить из такого безопасного номера, я немного остываю, просто тихо ненавижу, эту сволочь.
И всё же опасаюсь его прихода. И поэтому даже музыку не слушаю,
Немного расслабляюсь, к середине смены, да и находиться постоянно в напряжении тяжело, и поэтому пропускаю его появление. Поворачиваюсь и вздрагиваю, уставившись на его огромную фигуру.
Он, молча, смотрит на меня, положив руки в карманы, гипнотизируя холодным взглядом. Я, недолго думая, выхватываю из мойки здоровенный тесак, каким наш повар рубит мясо, и наставляю на него.
— Не подходи, слышишь! — голос, конечно, дрожит, потому что страшно, и не понятно, на что он способен.
Он спокойно смотрит, хоть глаза и сверкают. На губах медленно расцветает ухмылка.
— И чё, прирежешь меня? — выплёвывает он.
— Прирежу, ты же меня чуть не задушил, так что не сомневайся, — вскидываю выше подбородок, а с ним и нож.
— Ну, давай, красивая режь, может, ты и права будешь, — Кир подходит ближе, совсем не устрашившись меня. — Потому что такой сволочи, как я, и жить не нужно!
— Не подходи, Кир! — отступаю, и упираюсь в раковину бёдрами, лезвие ножа трясется вместе с руками.
— Да чё ты боишься, Юля, я сопротивляться не буду, — наступает, и холодный взгляд, режет не хуже того ножа, что в моих руках, — я же заслужил это!
— Да, ты это заслужил, — подтверждаю, не собираясь оправдывать его.
— Ну, так режь, — он распахивает рубашку, срывая пуговицы, и наставляет лезвие, на расписанную кожу, — вот сюда, где сердце, давай, одним махом вгони! Я же бандюга, не ровня тебе! Только глаз не отводи, хочу подыхать, и их видеть.
— Чего ты добиваешься Кир? — всхлипываю я, когда вижу, как остриё ножа упирается в его кожу, а он давит.
— Я же обидел тебя, — тихо говорит он, и вдруг гладит пальцами мою щёку, переходит на губы, и у меня бегут мурашки от этих прикосновений, — я скотина, падаль, не достоин жизни. Ты же ненавидишь меня, так избавься навсегда.
На его коже выступает капля крови, я вскрикиваю, и отпускаю нож, он падает плашмя у наших ног.
— Просто уйди, — дрожу всем телом, отвернувшись от него.
— Нет, Юля, — разворачивает обратно, и берёт за подбородок, поднимает лицо, в глаза заглядывает, — надо было резать, сам не уйду. Я подсел на тебя плотно, поэтому если хочешь от меня избавиться, подними нож и зарежь на хер, потому что сам, я не уйду.
— Ты… ты… — не могу найти слов, разглядывая его лицо, и чувствуя, как внутри зарождается истерика.
Что пытаюсь рассмотреть в этих стальных, холодных, непроницаемых глазах.
Сожаление.
Раскаянье.
Симпатию.
Глупая! Какая я глупая.
На что надеялась?
Это же не человек, это робот. Ему давно не ведомы все эти чувства. Моя жизнь для него ничего не значит.
— Как ты мог?!… Я же… я… — хочу сказать ему как мне больно, но слова застревают, потому что, нет таких слов.