Ледокол
Шрифт:
Возвращаюсь в спальню, посвежевшая, завёрнутая в большое белое полотенце.
Кир лежит на кровати, и похоже спит.
Вот тебе и позволю воплотить все фантазии.
Я разочарованно вздыхаю и устраиваюсь на своём краю. Несколько минут назад не могла глаза разлепить, а теперь взбудораженная и взволнованная своими же фантазиями, ни капли не хочу спать.
Но как только я удобнее устраиваюсь, Кир тут, же притягивает меня к себе, обнимает, укладывает на плечо.
— Я думала, спишь, — глажу его
— Я просто в покое, наконец, — говорит он, и приподнимает моё лицо за подбородок, склоняется, но не целует, смотрит, и в приглушённом свете его светлые глаза наоборот кажутся тёмными.
— Скажи мне, чего ты хочешь? — спрашивает и свежее дыхание обрамляет моё лицо.
— Хочешь на море? Испания? Тай? Куба? — Палец обводит контур моих губ, гладит.
Я не спешу отвечать, слушаю.
— Или может, наоборот, на лыжах покататься? — продолжает он.
Голос и вправду расслабленный, хриплый.
— Хочешь, тебе завтра тряпья купим, цацки всякие, всё что захочешь.
— Кир… — пытаюсь, вставит, но он не даёт, целует.
— А хочешь, переезжай сюда, — отрывается от моих губ, — пацана своего бери, место до хрена. Или лучше в дом, там и воздух чище.
— Нет уж, — среагировала я, вспоминая какой там проходной двор, — там у тебя, кто только не шатается!
— Никого не будет, — обещает он. — Ну что скажешь?
— Скажу, что это неожиданно! — туплю взгляд.
— Не хочешь? — напрягается он.
— Дело не в этом, и раз ты позволяешь просить, то я прошу об откровенности.
— О чём? — удивляется Кир.
— Об откровенности, — поясняю. — Расскажи мне о себе. Я ничего о тебе не знаю.
— Ты думаешь, что что-то изменится от того если ты узнаешь в какую я ходил школу, и во сколько лет потерял девственность? — цинично заявляет он.
— Ты хочешь, приблизить меня, перевезти к себе, но всё равно закрываешься, — отстраняюсь. — В чём тогда смысл?
Он молчит некоторое время, и я думаю, что он уже не ответит. Хмурит брови, губы в линию. Тянет руку к тумбочке и закуривает. Сизый дым окутывает комнату.
— И что ты хочешь знать, красивая? — наконец отмирает он.
Я улыбаюсь. Значит, есть смысл, раз поборол своё упрямство. Возвращаюсь к нему на грудь, и заглядываю в глаза.
— У тебя есть родители? Ты вспоминал отца, говорил, что он дал тебе редкое имя.
— Да есть, — Кир затягивается, и выпускает дым, тянется к пепельнице, и тушит сигарету, рассеивая дым рукой. — Они живут далеко, и отец и мать.
— А братья, сёстры?
— Нет, — кроткий ответ.
— Ты говорил, что занимался дзюдо? — продолжаю допрос.
— Да занимался. Чёрный пояс, пятый дан, — опять короткий ответ, но глянув на выжидательно-замершую
— А ещё ты говорил, что сидел за убийство, это правда? — не унималась я.
— Правда, в чём резон мне врать? — хмыкает. — Или ты всё ещё надеешься, что я ангел?
— А почему так произошло? Почему? Зачем? Неужели не нашлось другого выхода, кроме как…
— Ты пытаешься меня понять что ли? Хочешь оправдать? — зло усмехается он, и отодвигается.
— Кир, просто расскажи, — пытаюсь утихомирить его.
— О чём рассказывать, Юля? — надменно интересуется, и кривится. — О том, как я вышиб мозги человеку? О том, что ни разу об этом не пожалел? О чём ты хочешь знать?
Кир садится, отворачивается. А я с укором смотрю на его спину.
— Хочешь знать, был ли у меня выбор? — доносится до меня. — Да он был, но я предпочел, чтобы этот скот сдох! И он сдох! И так будет с каждым, кто посмеет взять моё!
Я подтягиваюсь и сажусь за ним, обнимаю за спину и прижимаюсь. Не знаю, что его так разозлило, но пытаюсь его, как-то утихомирить.
— Ладно, прости, больше не буду лезть не в своё дело, — бормочу в его лопатки.
Он замирает, не пытается скинуть мои руки, и я, осмелев, скольжу ими по груди и животу, к кромке повязанного полотенца.
— Ну а ты? — вдруг спрашивает Кир. — Где нашла своего муженька, да ещё и замуж в восемнадцать выскочила! Неужели любовь? — сарказм режет уши.
— Представь себе, — язвлю в ответ, и хочу руки убрать, потому что бесит своими насмешками, но он крепко хватает меня, удерживает.
— Представляю, — хмыкает, — и всё же?
— Да я его любила, — сдаюсь, и, пытаясь высвободиться, трусь грудью о его спину, — и раз уж ты такой добрый сегодня, прошу, не убивай его, когда найдёшь!
Кир замирает, а потом руки мои отпускает и медленно поворачивается. В глазах хищный блеск.
— Чё это? Он же проиграл тебя, по сути, в карты? — ой как нехорошо звучит его голос.
Низкий, хриплый, словно рык льва раскатывается.
— Кир… — сглатываю ком в горле.
Ну, всё по ходу ты доигралась, Юля!
— Что? — голову склоняет, и точно хищник перед прыжком, я даже инстинктивно отползаю.
— Любишь его, красивая? — наклоняется и за лодыжку хватает к себе подтягивает, так что всё моё полотенце скатывается и задирается, валиком под лопатки… Он опирается на руки и зависает надо мной, взглядом тяжёлым припечатывает.
— Пойми, же, — шепчу сбивчиво, и не смело лица его касаюсь, — я жить не смогу потом, съем себя. Ведь буду чувствовать себя виноватой. Пойми.