Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
— Милая моя, — укоризненно покачав головой, старик прижал к сердцу сухую жилистую руку. — Я двадцать лет оттрубил на медном и пятнадцать лет на никелевом производстве. Кому ты говоришь про главк? Да я всех директоров знал, с первого до восьмого, Владлена Васильевича Логинова то есть. Сколько про это говорено было и не сосчитать.
— Теперь об этом написано в центральной газете. Разница, по-моему, существенная.
— Так-то оно так, только поздновато маленько… Не находишь? Мы сейчас даем стране металла больше любого главка, больше иных министерств,
— Но Герман… товарищ Лосев ясно указывает, что комбинат можно приравнять к таким объединениям, как «Сигма» или «Северо-восток»?
— Ишь ты, «Сигма»! Да нам она, «Сигма» эта, и в подметки не годится. Тоже сравнил! И «Северо-восток» для нас не эталон. Мы одних редких земель похлеще любого золота даем. Притом, попутно.
— Это в вас местный патриотизм говорит.
— А в тебе, дочка, не говорит? По материку скучаешь?
— Материк тут ни при чем! — обиделась Люся. — Что же касается статьи, то она, по-моему, очень правильная.
— Может, и правильная, — старик лукаво прищурился и пошел на попятный. — Только нет в ней заполярного размаха, северной удали не чувствуется. Все оговорочки, осторожные замечаньица, если б да кабы… — дальнозорко отставив газету, он прочел отмеченный ногтем абзац. — «Почему горнорудное управление, например, не имеет своего фонда материального поощрения, почему оно не вправе вести свою планово-финансовую работу?»
— В самом деле, почему? — воспользовавшись риторической паузой, ввернула Люся.
— Погоди, — поморщился рабочий. — Вопрос верно поставлен, ответ мне не нравится. Послушай, что дальше сказано: «Может быть, дать ему, как и другим крупным единицам, права самостоятельной организации? Превратить их в своего рода федерацию под единой крышей?» — он победоносно взглянул на девушку. — Сплошные вопросы. Ничего конкретного. Какую «крышу», какую «федерацию»?.. Не ясно.
— В том-то и ценность статьи, что она поднимает вопросы, а решать их уж нам самим придется, как же иначе?
— Вот я и говорю, что смелости не хватает, размаху, — упрямо стоял на своем ветеран. — Северной удали нет.
— По-своему вы, быть может, и правы, — кивнула Люся. — Но со времени, когда вы тут, на мерзлоте, первые колышки забивали, многое изменилось. Теперь одной удалью ничего не достигнешь. Трезвый научный расчет требуется. Одно слово — НТР… Отсюда и осторожность.
Из кабинета вышла женщина, и кто-то из ожидающих окликнул старика:
— Петр Фомич, теперь ваша очередь.
— Идите, идите, — замахал он руками. — Мое дело пенсионное, торопиться некуда, — и задорно подмигнул Люсе. — Даже совсем наоборот.
Сидевший у самой двери мужчина в кителе с готовностью прошмыгнул в кабинет.
— Почему на материк не уезжаете? — спросила Люся, меняя тему. Поднявшееся было настроение увяло, и продолжать спор расхотелось.
— Некуда податься, дочка, — беспечально ответил старик. — Вся жизнь с Заполярным прошла. Это понимать надо… Тут меня каждая собака знает, ценят, советуются, а там, — он с улыбкой поморщился. — Кому я нужен?
— С легкими-то у вас как? — осторожно поинтересовалась она.
— Ничего особенного. Валентина Николаевна, — он почтительно кивнул на дверь, — беспокоится, а я ничего, привык. Она мне и не присоветовала климат менять. «Поздно, — говорит. — Сидите лучше Петр Фомич, на месте, а я вас до кондиции доведу». Вот и хожу, как в военкомат по повестке. Да и климат у нас, в сущности, не хуже, чем на материке, и болеют реже. Недаром, значит, докторам такая власть предоставлена. Я вот также поначалу ворчал на всю ихнюю профилактику, на вызовы не являлся, а после, как меня Валентина-то с того света возвернула, осознал, даже стыдно стало.
— Она хороший врач?
— Замечательный! — с чувством произнес старый рабочий. — Большой души человек. И с юморком… Прихватило меня, значит, зимой, думал — каюк. Так и сказал ей тогда. Оставь, мол, дочка, напрасные труды, побереги себя для других, а мой час пробил. Она все это выслушала и говорит эдак, с улыбочкой: «Не знаю, когда он пробил, ваш час, но одно могу сказать твердо: умрете вы не от этой болезни, когда и от какой, не знаю, но не от этой и не сейчас». И так мне смешно сделалось, что и в груди полегчало…
Мужчина в кителе обернулся на диво быстро, и Петр Фомич, чуть сгорбившись, засеменил к заветной двери с верхом из матового стекла.
Люсе пришлось ожидать довольно долго, а когда, наконец, наступила ее очередь, в кабинет без стука влетела сестра с рентгеновским снимком и поманила за собой мальчика в больничной пижаме.
— Опять своего провели, — вздохнул кто-то из ожидающих. — Не переждешь…
— Никакого не своего, — мгновенно последовало возражение. — Не видите разве: больной из стационара? И меня так водили, когда я прошлой зимой здесь лежала. Как же иначе?
— Вот я и говорю, своего…
Люся, чтобы убить время, прочитала все внешнеполитические сообщения, которые обычно только проглядывала, и принялась следить за пучеглазыми рыбами, влачившими непомерно разросшиеся вуалевые хвосты.
— Разденься, Спартак, — ласково кивнула Валентина Николаевна и, продолжая прерванный разговор, протянула сидевшей напротив девушке больничный лист. — Значит, мы обо всем договорились? С никелевого завода придется уйти. Если хотите, я сама поговорю с вашим начальством?
— Спасибо, доктор, только они и так все понимают. Ведь четыре месяца на бюллетене!
— К сожалению, пары тяжелых металлов являются для вас аллергенами и никакое лечение тут не поможет. Как только вы перемените обстановку, все пройдет. Практически вы здоровы.
— На материк, значит, не обязательно возвращаться?
— Не вижу никакой необходимости. Наш климат для вас вполне подходящий.
— Не знаю уж, как и благодарить вас, Валентина Николаевна…
— Пустое, милочка… В приемной много больных?