Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе
Шрифт:
В борделе есть бар, где царит непринужденная атмосфера. Можно зайти и посидеть в баре, заказав всего лишь выпивку и наблюдая за живым товаром. Бывает, конечно, что, проведя некоторое время у бара, посетитель снижает свои запросы и кидается в авантюру, на которую не решился бы в трезвом состоянии. Цены варьируют от одного фунта стерлингов за одноразовое обслуживание до пяти фунтов за ночь. Начинаю откладывать деньги.
Хорошая новость: Вормсер сегодня ночью дезертировал. Большинство легионеров в нашей казарме вздохнули с облегчением. С Мальцем без его шефа справиться будет легче. Два-три человека, включая де Граафа, не прочь свести счеты со стариной Мальцем.
Время идет. Мы становимся крепче, тридцатимильная прогулка по холмам для нас теперь плевое дело. На марше наша колонна растягивается на несколько миль, и, когда поднимаешься на очередной холм, видишь бесконечную вереницу людей, которые бредут друг за другом, подобно цепочке муравьев, взбираются на гребень холма и спускаются в долину, превращаясь постепенно в точки, исчезающие вдали.
И стрелять мы навострились неплохо — не только днем, но и ночью. Мы знаем свое оружие и умеем с ним обращаться. Практики у нас было предостаточно. Мы провели на полигоне бессчетное количество часов и извели миллион пуль. Мы ходим туда ежедневно, стреляем с расстояния двухсот ярдов, и, если результаты неудовлетворительные, мы ползем к мишени, заклеиваем дырки в ней и повторяем все снова.
Сержанты не ослабляют давления. Бесконечные проверки, бесконечные чистки оружия и имущества, натирание полов и уборка туалетов, вслед за чем непременные наказания и дополнительная работа. Но мы начинаем походить на ту роту, которая была здесь до нас и произвела на нас большое впечатление в день нашего приезда. Наш взвод становится единой командой, хотя в личных отношениях все держатся по-прежнему довольно замкнуто. А в роте многие до сих пор остаются незнакомы друг с другом.
Де Грааф поквитался-таки сегодня с Мальцем. Не знаю, с чего у них началось, но неожиданно они стали орать друг на друга и сцепились. Остальные не вмешивались. Де Грааф невысокого роста, но плотно сложен, к тому же он чувствовал, что правда на его стороне. Он пнул Мальца в пах, тот повалился на колени, и де Грааф кончил дело ударом в челюсть. Не всем присутствующим это понравилось, однако никто не тронулся с места. Я поставил де Граафу пару кружек пива в нашем фойекак спортсмену, победившему в соревнованиях. Бедняга де Грааф признался мне, что очень тоскует по дому и хочет сбежать, однако не думаю, что он на это решится. Он сказал, что его родители написали мадам де Голль, попросив ее похлопотать о том, чтобы его отпустили. Пустой номер.
Крепелли в последнее время несколько поостыл и однажды даже разговорился и рассказал нам о своем доме. Его мать завела маленький бордель в Южной Италии. По его словам, дело это прибыльное, и он собирается в будущем прибрать его к рукам. Завидное наследство, что и говорить.
Лейтенант Отар уговаривает меня пойти добровольцем в один из парашютно-десантных полков. Но их постоянно кидают не только с самолетов, но и во всех остальных смыслах, и меня не тянет на героические поступки. Отару моя позиция не нравится, и боюсь, отказ обойдется мне боком.
Нас подняли по тревоге. Два дня назад были сожжены дотла три французские фермы, и теперь наши взводы по очереди патрулируют окрестные холмы. Время от времени мы возвращаемся, чтобы поспать, но как-то так получается, что нас опять отправляют в дозор, прежде чем я успеваю уснуть.
В три часа ночи, когда мы собирались совершить очередной променад, Отар вызвал меня в кабинет дежурного и дал мне на подпись бланк заявления о принятии в парашютно-десантный полк. Я заартачился было, но, после того как он намекнул, что я просто боюсь (что было правдой), я сдался и подписал заявление. Все это меня не радует, так как я плохо переношу высоту. Нет справедливости в этом мире — или это только здесь так происходит?
Первый этап начальной подготовки позади. Были проведены экзамены, на которых проверялось все, что мы должны были выучить за прошедшие недели. Экзамены сдали. Иначе и не могло быть; это плохо отразилось бы на настроении сержантского состава. Теперь нас на несколько дней отправляют на побережье, чтобы проветрить наши мозги.
Мы живем в лагере возле маленькой рыбацкой деревушки Сассель на берегу Средиземного моря. Эта деревушка — излюбленное место отдыха богатых французских колонистов, ле колон.Два года назад на Сассель напали феллахии убили семьдесят с лишним французов. Теперь рядом с деревней устроен лагерь Иностранного легиона, и французы считают, что могут провести здесь уик-энд в безопасности.
Наши палатки, растянувшиеся бесконечной линией на дюнах вдоль берега, — зрелище поистине уникальное. Жара несносная, у всех хроническое несварение желудка, полчища мух не дают ни минуты покоя, и тем не менее по сравнению с Маскарой все это вполне терпимо. За порядком следят уже не так строго, и поведение сержантов наводит на мысль, что они, возможно, все-таки тоже люди.
Пару раз я заходил по вечерам в деревню. Там чувствуешь себя почти как штатский. Что это значит, может понять лишь тот, кто провел несколько месяцев в легионе.
Я довольно близко сошелся с венгром по фамилии Д'Эглиз. Хороший парень. Более флегматичный, чем большинство его соотечественников, по преимуществу амбициозных и вспыльчивых, но вполне может постоять за себя, если его достанут.
Сегодня сидел несколько часов на береговых скалах, загорал и смотрел на море.
Вспомнил свое плавание в Южную Америку на корабле «Сент-Арванс», которое я предпринял, когда окончил школу и бредил морем. Я устроился помощником кока на камбуз и часто, сидя на палубе, чистил картошку и любовался вечным колыханием океана.
В Марселе я тоже смотрел однажды на море и пытался представить себе, что со мной будет через полгода.
И вот полгода прошло. Я всегда считал, что воображение у меня развито хорошо, — так говорил наш учитель истории. Мы оба ошибались.
Сейчас вечер, солнце село — как всегда, очень быстро. Большой оранжевый шар медленно опускается за горизонт, и вдруг — раз! — и нет его, и сразу наступает темнота. Слышнее становятся звуки, нарушающие тишину. Из палаток доносится отдаленное пение, сливающееся с плеском волн, гонимых морским бризом, который почему-то тоже становится заметен только после того, как солнце исчезает. Я люблю эти вечера: можно спокойно посидеть, погрузившись в свои мысли и вглядываясь в бесконечную черноту моря. А можно, наоборот, пошуметь с ребятами в фойе,распевая песни и попивая пиво.
Я играю в шахматы под руководством Д'Эглиза, настоящего гроссмейстера. Он повсюду таскает с собой маленькую шахматную доску и устраивается с ней прямо на песке, как только предоставляется такая возможность.
Сегодня я подрался-таки с Отто Шмидтом. Он хотел пролезть без очереди за водой. Я полчаса простоял на изнуряющей жаре, а вода, похоже, кончалась. Мне не хватало только втиснувшегося передо мной Отто, чтобы терпение мое лопнуло. Это напоминало тот давний случай в поезде Париж-Марсель. Я развернул Отто лицом к себе и сильно ударил его в грудь, подставив сзади ногу, так что он шлепнулся на спину. К сожалению, я ударил его недостаточно сильно: он тут же вскочил и ринулся на меня, как разъяренный носорог. Он с размаху ударил меня, и мы, сцепившись, стали кататься по земле и молотить друг друга руками и ногами. Мне удалось взять в замок его бычью шею (было такое ощущение, будто я обнимаю бочонок с маслом), и я повис на ней мертвой хваткой, в то время как Отто катался и брыкался и колотил меня локтями по животу — типичная схватка мангуста и кобры. Я знал, что, если я отпущу ублюдка, мне конец, так что продолжал сжимать его шею, пока Отто не выдохся и его исполинские силы не стали ослабевать.