Лекарство от скуки
Шрифт:
— Я бы советовал тебе остерегаться терпеливых людей, ведь когда их терпение иссякнет, они порты сжигают, а не корабли и мосты. На что рассчитываешь? Что он окажется терпим к твоим несовершенствам? Ведь картинка, Наташа, а не человек. Ты просто картинка. Такая же, как и он. Без чувств, эмоций. — Выговорил, не успевая вдохнуть. — Без недостатков. — Выделил особым тоном. — А на деле порочная и грязная, потому и молчишь. Хочешь казаться лучше, чем есть на самом деле. Но он не оценит. Когда придёт время раскрыть карты, он попросту не поймёт.
— По себе не суди!
— Что ты о нём знаешь? —
— А что я знаю о тебе?! Что ты улыбаешься красиво и умеешь решать деликатные вопросы топорным методом?! Что ты человека с лёгкостью в землю втопчешь только потому, что оказался неугоден?
— А что ты хочешь знать? — Взвился он, мгновенно раскрасневшись от напряжения.
— Не начинай, я прошу тебя! — Отрицательно покачала я головой, но Татарин был не из тех, кто позволяет тему замять. Эмоции унял. Холодно улыбнулся, гладко выбритый подбородок кулаком потёр, подбирая варианты.
— Может, тебя интересует тот факт, что до десяти лет пел в церковном хоре? Или, может, тема, что до пятнадцати в театральном кружке играл? Как? Творческая сторона не катит? Хочешь услышать, что отец колотил меня за малейшую провинность, заставляя быть мужиком, а не размазнёй? Что ты хмуришься? Почему нет? Обычно эти истории здорово вышибают слезу, заставляя окружающих относиться с пониманием к некоторым отклонениям подорванной ещё в детстве психики. Тебя интересует, сколько зарабатываю, спокойно ли сплю по ночам или, как вариант, общаюсь ли с матерью? А, помню! Ты про невесту спрашивала! Так вот: нет у меня невесты. Только фантазия. Разумеется, больная! Красивая фантазия, только не в меру упрямая. Наташа Измайлова зовут. И каждая клеточка в организме пульсирует, когда о ней думаю, когда вижу, слышу её голос. Это!.. ты хочешь знать? Или тебе плевать?!
— Не хочу. Мне плевать. Я замуж выхожу и мне некогда разбираться с твоими фантазиями. — Высказалась и Татарин сорвался. За плечи меня схватил и встряхнул.
— Да ты слышишь меня или нет?! — Прокричал, наплевав на контроль, на какой-то план действий, на благоразумие. — Что я должен сделать, чтобы поняла, чтобы до тебя дошло, что не будет никого другого! Я только! Ты не вытянешь без меня! Ты не сможешь! Потому что только я знаю, чего хочешь и на что способна! Потому что только я за этой проклятой красотой вижу ещё кое-что! Девочку. Маленькую. Испуганную. Одинокую. И что сама по себе ты не можешь быть, знаю. Тебе поддержка нужна! Тебе нужна сила, чтобы устоять, удержаться! А откуда этой силе взяться, если внутри пусто?! И своей никто не поделится. Никто… А я смогу. Я справлюсь!
— Не нужно. — Прошептала я, а он безумцем выглядел, мою правду не принимая.
— Ты просто не понимаешь… — Прошептал, словно не замечая, что воздуха не хватает. В глазах застыли злые слёзы, а на лице… он как будто не верил, что этот разговор происходит в принципе.
— Это ты не понимаешь! Ты не слышишь! Это ты себе что-то там придумал.
— Я не придумал, я построил… — Захрипел Татарин, а я, почувствовав, что хватка ослабла, его руки от себя оттолкнула.
— Без меня, Олег. Дальше — без меня. Ищи новый объект для обожания. Ломай, строй, прогибай под себя или поклоняйся. Что хочешь делай. —
— Лучший способ доказать, что человек ошибается, позволить ему эту ошибку совершить, не так ли? — Выдохнул с нарастающим вдохновением.
— И прекрати считать себя вершителем судеб!
— Ты злишься, потому что я прав. — Догадка озарила лицо.
— Не нужна мне твоя правда и ты не нужен!
— А вот это правильно, Наталья Викторовна. От вредных привычек нужно избавляться резко, не оглядываясь, не сомневаясь. — Посмеиваясь в сторону, Татарин отступился и посмотрел на дверь. Я, признаться, тут же с облегчением выдохнула, зная, что моё время для подготовки к церемонии на исходе, но удержаться от язвительных слов не смогла.
— Ты моральный террорист, Татарин, а не вредная привычка. Тебе нравится ломать, наблюдать за тем, как жертва теряет способность к сопротивлению, принимает твою волю. Я устала быть твоей жертвой, я больше не могу. Я верила тебе достаточно. Наигрались. Хватит.
— Хватит. — С готовностью согласился он. — А на досуге подумай, отчего жених не удивлён отсутствию гостей с твоей стороны. Почему не уговорил приехать твоего отца. С его уровнем это не требует много времени.
— Пообещай, что уйдёшь, что исчезнешь. — Открестилась я от его напутствий.
— Сейчас да. Но это сейчас. А по поводу отца… я тебе и сам скажу: сломанную куклу любить всегда проще, ей легко манипулировать, она свободно поддаётся внушению. А отец тебя любит. Любит, но, как и все сильные люди, несущие определённую ответственность, в пиковый момент боятся сделать шаг навстречу. Потому что это слишком явно демонстрирует их уязвимость.
— Не смей на меня давить!
— А когда придёт время, ты сама всё поймёшь.
— И не приближайся больше. Никогда.
— А если не поймёшь и тогда, я снова приду тебе на помощь.
— Да замолчи же ты, наконец!
— А вообще, да, я пришёл, чтобы тебя поздравить. — Заявил и на меня двинулся.
Понять это я успела, а вот оттолкнуть, с Татариным справиться, не смогла. Потому что подавил, задушил, опутал! И руки его были непривычно сильными, губы настойчивыми, а желание куда крепче моего жалкого противостояния. Я не смела пошевелиться, когда лицо моё ладонью сминал, когда языком в рот толкался, словно навек свою печать оставить хочет. К стене прижал, навалился, воздух из лёгких насильно выталкивая. Сжатые в кулаки ладони чуть выше головы в стену вжимались. И я знала: дотронется и прахом разлетятся все его слова. Не сможет больше отпустить. Не захочет!
— Когда мне надоест ждать, я вернусь. — Шепнул отстранившись. Я яростно закачала головой, делать этого не позволяя. — И твоего мнения в тот момент спрашивать не стану. — «Не смей!» — обжигали лицо мои беспомощные слёзы. — А потом ты всё же родишь мне дочку. — Слышался его шёпот на фоне сбившегося дыхания. — И сына родишь, Измайлова. Только дождись, ладно. — Рассмеяться хотел, да не вышло, потому зажмурился крепко, воздух сквозь сжатые зубы втянул. — И помни: я люблю тебя.
— У-хо-ди!