Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

Тем не менее этот обычный пространный партийный документ подтверждает истину — большевики всегда боя­лись свободомыслия. Именно этим и объясняется долгая трагедия российской интеллигенции.

Ленин и церковь

Электричество заменит крестьянину Бога. Пусть крестьянин молится электричеству; он будет больше чув­ствовать силу центральной власти — вместо неба.

Так говорил Ленин, беседуя с Милютиным, Красиным и некоторыми большевиками, обсуждая проблему электрификация России.

Электричество крестьянин принял, но оно ему не замени­ло Бога. Он, Бог, у крестьянина, мужика был с детства в душе, внесенный

туда общинным воспитанием, изумительной красотой и искусством религиозного обряда, великолепной литур­гией музыки. Наверное, Бог крепче держался бы в душе росси­янина, если бы он не был так тесно связан с царем. Пал царь, зашаталась и вера… Ленин тонко учитывал феномен россий­ского двуединства религии и монархии.

Российская империя, рассыпавшись, воскресла в империи советской. Она предстала перед миром в своем греховном ве­личии. В обществе на место религии была декретирована идео­логия марксизма-ленинизма. Эта светская религия, однако, не смотря на проповедь безграничного насилия к своим врагам, не смогла полностью уничтожить в великой стране церковь и религию. Хотя усилия для это были приложены титанические. Николай Бердяев писал в изгнании: „Русский народ — народ апокалиптический. Он сделал опыт осуществления социализ­ма. Он не принял гуманистической цивилизации с демокра­тией и парламентом, и в этом трагическом опыте выявились последние пределы социализма, изобличающие его природу. Люди Запада должны многому научиться в этом опыте. Дей­ствительность показала, что вопрос о социализме не есть во­прос экономический и политический: это вопрос о Боге и бессмертии. Я вам советую над этим задуматься".

Ленин задумался над этим еще на пороге века. У него не было, как у бывших марксистов П.Б.Струве, Н.А.Бердяева, Г.П.Федотова, долгих и мучительных размышлений. Ленин не оставил глубоких трактатов о месте и роли религии в челове­ческом обществе. Лидер большевиков ограничился пропаган­дистскими памфлетами „Социализм и религия", „О значении воинствующего материализма", некоторыми партийными ука­заниями в программных документах.

Ленин признавал (правда, формально) свободу мысли. Но не признавал свободу веры, ибо видел в религии „один из видов духовного гнета". Он без обиняков повторяет классиче­ский марксистский тезис .Религия есть опиум народа". Ко­нечно, свобода веры предполагает и свободу неверия. Для Ле­нина важна лишь вторая часть формулы.

Он сам поразительно легко, без видимых мучений, сомне­ний, переживаний порвал с религией, так никогда и не погру­зившись в ее лоно. Раннее увлечение материалистическими учениями сделали его переход от полуверы (в школьные годы) к неверию легким и незаметным. Его не мучили вопросы о том, что далеко не все проблемы бытия и небытия могли быть им объяснены с позиций экономического детерминизма и ма­териалистической диалектики. Ленин никогда не задумывает­ся, что „простые" объяснения марксизма сложной материи бы­тия часто походят на мистические заклинания, требования ве­рить в истины, изреченные Марксом. Но это больше похоже на обезбоженное христианство.

Ленин никогда не думал, что коммунистическая идеоло­гия является светской религией, но крайне вульгарного уров­ня. Все мы, и автор настоящей книги, долгие десятилетия были в ее плену. Нет, я не утверждаю, что марксизм — сплошная „черная дыра". Нет. Там, где марксизм идет рядом, а часто и переплетаясь с позитивизмом, там мы видим движение мысли. Самый лучший критерий марксизма — его сопоста­вимость с вечностью. Сегодня дикими предстают концепции диктатуры пролетариата, отмирания государства, теория миро­вой революции и многие, многие другие „учения", которые должны были жить столетия и определять бытие людей в XXI веке..

Н.А. Бердяев хорошо сказал: „Есть глубокое различие меж­ду вечным и тленным, преходящим во времени. Пример: марксистско–коммунистическую

литературу в будущем никто никогда не будет читать, разве только для исторических ис­следований, так в ней все бездарно и незначительно. Но пока будет существовать человечество, будут читать пророков, гре­ческую трагедию, Платона, Данте, великих философов, наше­го Толстого и Достоевского. Ненависть к человеческой гени­альности, к высоте и вечности есть пафос коммунизма".

Слова Бердяева суровы, но во многом справедливы: комму­нистическая идеология, воспевая насилие во имя эфемерного земного счастья людей, столь же безапелляционно вынесла „приговор" и религии. Ленин прав: "Религия должна быть объ­явлена частным делом" — таково отношение к ней социали­ста. Но тут же, несколькими строками ниже, теоретик боль­шевизма заявляет: „Мы никак не можем считать религию част­ным делом по отношению к нашей собственной партии". Это уже настораживает: провозглашая свободу совести, Ленин хо­чет эту свободу рассматривать через партийную призму. Он по-прежнему повторяет старые атеистические выводы: „Гнет религии над человечеством есть лишь продукт и отражение экономического гнета внутри общества". Совершенно оче­видно, что подобная формула ничего не объясняет, ибо не все духовные процессы можно механически вывести из экономи­ческого детерминизма.

В своих пропагандистских памфлетах, касающихся рели­гии, Ленин нередко говорит как истый либерал. „Мы требуем полного отделения церкви от государства, — пишет он, — чтобы бороться с религиозным туманом чисто идейным и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом…" Зная непримиримый, бескомпромиссный характер лидера большевиков, с трудом верилось в эти заявления. Впрочем, никто им и не придавал никакого значения. Разве мог кто– нибудь всерьез думать в декабре 1905 года, что через десятиле­тие с небольшим власть над гигантской страной будет в руках у Ленина? Но так случилось, и это, вероятно, самая большая неожиданность в XX веке.

Ленин получил полную возможность воплотить свои пла­ны и воззрения в бренную жизнь. Конечно, церковь была ми­гом отлучена от государства. В большевистской печати стали обычными слова „поповщина", „религиозный дурман", „контр­революционер в рясе", но, думалось, на этом дело и остано­виться. Ведь собирался же Ленин бороться с религией только „идейным оружием"…

Нужно знать Ленина. У него никогда не было ничего святого. Ни отечество, ни национальная культура, ни россий­ские традиции. Разве могла рассчитывать церковь, что Ленин сохранит ее святость? Удивительно лишь то, что смертельный удар по церкви Ленин нанес так поздно, лишь в 1922 году, когда у него уже начали иссякать собственные силы. Ему до этого было недосуг. Тем более церковь вела себя тихо. На большевиков, например, произвела впечатление подчеркнутая аполитичность патриарха Тихона, который отказался летом 1918 года благословить „белое" движение. Можно только га­дать, боялся ли Тихон немедленного террора „красных" или он интуитивно чувствовал обреченность „белых". Ведь те люди, которые проиграли Россию в 1917 году, едва ли могли рассчитывать, что завоюют ее в году следующем…

Был момент, когда патриарх хотел встретиться с Лениным по вопросу Троице-Сергиевой лавры, которую декретом, под­писанным вождем, превратили в атеистический музей. Тихон настаивал, просил, писал письма. Но тщетно. Большевики по­лагали, что даже рабочий контакт с высшим духовенством может их скомпрометировать А главное, Ленин хотел пока­зать, как надо относиться к церкви… Лидер большевиков отка­зался принять не только патриарха, но и архиеписхопа Влади­мира, других святых отцов, пытавшихся найти какое-то взаи­моприемлемое согласие с новыми властями. Разве Ленин мог пойти на беседы-приемы „служителей культа"? Он искал мо­мент и повод, чтобы физически их ликвидировать.