Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

Фанатичная вера в то, что история оправдает любые его шаги и меры, если цель будет достигнута, окончательно поселилась в сознании Ульянова-Ленина, когда власть (до­вольно неожиданно и для него самого) оказалась в руках большевиков.

Я бы назвал это явление якобинством души. Лидер пар­тии, как глава специальной службы, показывал пример чеки­стам, как нужно „заботиться" о выполнении „спущенных" партией директив. Уже в конце 1922 года Ленин вновь воз­вращается к теме высылки. Он диктует по телефону Фотиевой записку для Сталина еще об одном вольнодумце, Н.А.Рожкове:

„…Предлагаю: первое — выслать Рожкова за границу, второе — если это не пройдет (например, по мотивам, что Рожков по старости

заслуживает снисхождения), то… пос­лать, например, в Псков, создав для него сносные условия жизни и обеспечив его материально и работой. Но держать его надо под строгим надзором, ибо этот человек есть и будет, вероятно, нашим врагом до конца.

Ленин".

Так Ленин вносил личный вклад в реализацию своей зловещей формулы: „Очистим Россию надолго". От интел­лектуальной совести. Ленина не останавливало, что его ука­зание „перстом вождя" на жертвы — глубоко аморально. Ведь он лично был знаком с большинством тех, кому он предписывал: Зон из России". Если письмо к Горькому — суть выражения умонастроения Ленина по отношению к интеллигенции, то записка, адресованная Сталину, — кон­кретная директива, требующая быстрого исполнения.

К слову, не без ленинского влияния Политбюро ЦК в августе 1922 года приняло еще одно решение, расширяющее круг репрессий против интеллигенции, коллективный мозг" постановил „одобрить предложения т. Уншлихта о высылке заграницу контрреволюционных элементов сту­денчества. Создать комиссию в составе Каменева, Уншлих­та, Преображенского". Большевики, ведомые Лениным, смотрели вперед; отрывали от родной почвы не только зре­лых людей, но и зеленую поросль.

Таков был Ленин: он мог из безопасной Швейцарии заклинать социал-демократов в России идти путем револю­ции, спокойно проживая при этом царскую пенсию матери и ее доходы с аренды поместья. Он мог, демонстрируя при­верженность высшим принципам нравственности, протесто­вать: кто „солгал или кто интриговал в изложении частной беседы между мною, Мартовым и Старовером" (А.Н.Потресов) — и решительно предлагать высылку из отечества того же Потресова, которого знал с самого порога века… У Ленина „комплексов" не было; когда речь заходила о поли­тике — для морали места не оставалось. Двойной стандарт в морали он считал естественным для себя.

Ведь, по существу, ленинский взгляд на художника, че­ловека творческой профессии, сформировался у него еще в начале столетия. Отточил этот взгляд лидер большевиков, разглядывая со стороны российского гиганта мысли и пера Льва Николаевича Толстого. В этом отношении статья Ле­нина, приуроченная к восьмидесятилетию великого писате­ля, „Лев Толстой, как зеркало русской революции" весьма показательна. Даже Толстого, общепризнанного гения, Ле­нин способен оценивать лишь через призму революции…

„…С одной стороны, — писал Ленин, — гениальный художник, давший не только несравненные картины рус­ской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны — помещик, юродствую­щий во Христе С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против обществен­ной лжи и фальши, — с другой стороны, „толстовец", т.е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским ин­теллигентом, который, бия себя в грудь, говорит: „Я сквер­ный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовер­шенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками…"

Взгляд Ленина на Толстого — поверхностный и вуль­гарный. Толстой еще на пороге XX века смог подняться на позиции приоритетов общечеловеческих ценностей, а Ле­нин навсегда застыл в своих классовых блиндажах. Ведь лидер большевиков совершенно определенно утверждал, что „серьезнейшей причиной поражения первой русской революции"

было толстовское непротивление злу насили­ем".

Но отмечу другое: великий Толстой понадобился авто­ру статьи и для того, чтобы показать никчемность и ни­чтожность русской интеллигенции. Как и всякое явление, она многогранна. Но видеть в интеллигенции лишь „ис­тасканных, истеричных хлюпиков" мог только человек, взгляд которого ограничен лишь прорезью классовой бой­ницы. Выгоняя творческую элиту за околицу отечества, Ленин обрекал ее на еще большие страдания.

Немалое число российских писателей, профессоров, ученых, инженеров, будучи загнанными в отчаянное положение, сами пытались выбраться за рубеж. Но здесь По­литбюро и ГПУ проявляли бдительность. Генрих Ягода прислал в ЦК специальное письмо, где сообщал, что его ведомство имеет „заявления ряда литераторов, в частности Венгеровой, Блоха, Сологуба, о выезде за границу". Ягода предостерегал: „Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию про­тив Советской России и что некоторые из них, как Баль­монт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства".

По отношению к украинской интеллигенции поступи­ли несколько иначе. По предложению Уншлихта на Полит­бюро было принято решение: .Заменить высылку за грани­цу высылкой в отдаленные пункты РСФСР". Не знаю, кому повезло больше; если дожили эти люди с Украины до роковых тридцатых, то страшный сталинский серп выко­сил их всех…

Выехать хотели очень многие, особенно те, кто не ви­дел для себя возможности заниматься в Советской России творчеством. Очень быстро, например, в зарубежном рассе­янии возникло такое уникальное явление, как могучая русская литература. Думаю, что в главных ее атрибутах — высочайшем мастерстве, свободолюбии, в честности перед собой и историей — она и в чуждой среде продолжила лучшие традиции литературной России. Возможно, прав Глеб Струве, написавший: „Много ли может советская рус­ская литература противопоставить „Жизни Арсеньева" Бу­нина, зарубежному творчеству Ремизова, лучшим вещам Шмелева, историко-философским романам Алданова, поэ­зии Ходасевича и Цветаевой, оригинальнейшим романам Набокова?"

Я бы добавил к этому блистательному списку россий­ских философов и писателей имена Н.А.Бердяева, К.Д.Бальмонта, З.Н.Гиппиус, Д.С.Мережковского, Игоря Северянина, Л.И.Шестова, Б.К.Зайцева, М.А.Осоргина, Вя­чеслава Иванова, Л.П.Корсавина, СА.Франка и многих, многих других, коим не нашлось места на родине. Пишу эти строки, а в подсознании бьется парадоксальная мысль, не будь жестоким Ленин в своей высылке, их всех бы уничтожил Сталин. Это так: после октябрьского переворо­та в Россию приходило средневековье XX века… Люди поверили в 1917 году, что миссионеры от большевизма по­ведут их в страну обетованную, которой станет весь мир после всеобщей революции. Думаю, что в это верил и Ле­нин. А пока, писал В.Ф.Ходасевич, мучаясь в изгнании бе­дами России:

Прервутся сны, что душу душат, Начнется все, чего хочу, И солнце ангелы потушат Как утром — лишнюю свечу.»

Пытались уехать в зарубежье целые коллективы. Еще в мае 1921 года Политбюро под председательством Ленина рассмотрело вопрос „О выезде за границу 1-й студии Ху­дожественного театра". Решили, однако: „Отложить реше­ние вопроса до доклада Луначарского: сколько из отпу­щенных лиц из ученого и артистического мира вернулось на родину (дать заключение BЧK)". Долго спорили, отпу­скать ли Шаляпина. Сомневались Ленин, Сталин, Калинин, но поддержал просьбу великого русского певца Луначар­ский. В решении Политбюро записали: „Утвердить решение оргбюро и выпустить Шаляпина за границу при условии гарантии со стороны ВЧК, что Шаляпин вернется…"