Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 3

kotskazochnik.ru

Леонардо возвращался с монастырских строительных складов собора Мария дель Фьоре, куда он часто наведывался, чтобы посмотреть, как у молодого двадцатидевятилетнего ваятеля Микеланджело Буанаротти продвигаются дела по преобразованию испорченной мраморной плиты в скульптуру. Его восхищало мастерство, упорство, а главное: быстрота Микеланджело, с которой он работал – пятиметровая человеческая фигура буквально на глазах появлялась из камня. Леонардо в сравнении с Колоссом, возводимым в Милане, и подумать не мог о такой быстроте. Хотя его медлительность оправдывалась тем, что он, наряду с Колоссом, работал над «Тайной Вечерей», обустраивал праздники вельмож Медиоланского Двора и герцога Людовико Сфорца, занимался строительством каналов и публичного дома и ещё множеством дел, отрывавших его от основной работы. Однако ни одна из этих объективных причин не принималась во внимание флорентинцами, судачившими о том, что Микеланджело превзошёл в ваянии Леонардо. И зрелый мастер теперь может довольствоваться отныне

только лишь насмешками – они-то, насмешки, в дополнение к клеветническим сплетням, распространяемым его братьями, и стали той искрой, воспламенившей его гнев, когда он проходил мимо школы мастеров Пьетро Перуджино. У её дверей на улице толпились его ученики и среди них три старших брата Леонардо: Антонио, Франческо и Пьеро, показывавших на него пальцем, при этом громко отпускавших язвительные оскорбления и смеявшихся над ним. Леонардо, уставший от насмешек, истерзанный издёвками братьев и флорентинцев, ставшими за последнее время для него невыносимыми, сам не заметил, как его захлестнула волна настоящего звериного бешенства и как он оказался в центре этой толпы; как в считанные мгновения расшвырял их в разные стороны, кому выбив зубы и сломав челюсти, кому переломав рёбра; а кому едва посчастливилось остаться в живых, так как он чуть было не свернул им шеи. Не смог утихомирить Леонардо и подоспевший к месту его расправы над насмешниками и отряд берровьеров городской джустиции, во главе с их капитаном Джузепе Раймондо, горделиво восседавшим на коне и повелительным тоном отдававшим им приказания, – он первым оказался среди жертв городских стражников правопорядка. Леонардо с такой силой врезал кулаком по рёбрам его лошади, что она, похоже, ни разу не испытывавшая подобной боли от самых острых шпор своего наездника, шарахнулась вбок; её ноги заплелись, и она с громким ржанием рухнула на землю вместе с седоком, издавшим вместе с ней истерический вопль испуга. Далее: ни один из рядовых берровьеров джустиции не рискнул подойти к Леонардо даже на расстояние протянутого копья. Они стояли и безысходно тупо смотрели, как он расправляется с последними, расползавшимися от него в разные стороны насмешниками; каждый из них, разумеется, думал в этот миг только о том, что, слава Богу, гранитный кулак этого мастера не коснулся их мягкой для этого дела физиономии. Сеньор Франческо Джоконда, наблюдавший за расправой Леонардо от угла палаццо Веккьо, думал о том же… Прекратили эту бойню, выскочившие из школы мастеров друг Леонардо мессере Пьетро Перуджино и его ученик Рафаэль Санти. Увидев их, Леонардо застопорил расправу, и душивший его гнев утих. Он глядел на них в упор, ожидая, как принято в таких случаях, осуждения за причинённое людям увечье. Но такой реакции от Пьетро Перуджино не последовало. Он прошёлся между охающих полутрупов, перешагивая через некоторые из них, потрясая им указательным пальцем, не будучи уверенным, что хоть кто-нибудь из них, стенающих и полуживых, его слышит.

–– Говорил я вам, кретины, чем это для вас кончится! – приговаривал он с горькой усмешкой сквозь грустную досаду. – Вы думали, что мастер Перуджино рассказывает вам о мастере Леонардо выдумки таких же болванов, на какие способны вы, в угоду обстоятельств либо прославлять и возносить человека, либо его чернить?.. Убедились-таки, что все мои слова о нём не легенда с преувеличениями, а – правда!.. Так вам и надо, идиоты, что насмехались над невинным, ни разу не причинившим вам зла: не судите – да не судимы будете! – он остановился у корчившихся на земле братьев Леонардо и презрительно посмотрел на них. – А вы и унции гнилой червеллаты не стоите, сами ничего в жизни, не сделавшие и порочащие честное имя пусть даже незаконнорожденного, но всё же вашего брата, мастерство которого – высший показатель отношения к искусству и к жизни! – он поднял глаза на Леонардо. – Знаю, мой друг, как тяжело тебе сейчас приходится… Твой ученик Чезаре да Сесто, посланный тобой, приходил пригласить нас в гости к тебе, напомнив нам, что ты так и не встретился с моим одарённым учеником… – жестом он указал на Рафаэля Санти, смотревшего на Леонардо взглядом насмерть перепуганного ребёнка. – Да, как видно, всё же первому тебе придётся погостить у нас… Я приглашаю тебя, Леонардо! У меня есть прекрасный китайский чай, недавно привезённый мне одним торговцем… Я хочу тебя угостить им! Пойдём! – указал он на школу-мастерскую и, не говоря больше ни слова, направился к её дверям.

Леонардо не мог устоять перед его благородством и, увлекаемый предложенным гостеприимством, пошёл за ним. Замыкал их шествие над поверженными насмешниками трясущийся от страха и волнения Рафаэль…

**** **** ****

Чай оказался превосходным, Леонардо давно такого не пил и по достоинству оценил его качества. Сменившаяся обстановка, после конфликта на улице, подействовала на него успокаивающе, и он постепенно пришёл в себя. Разглядывая внутреннее убранство мастерской школы Пьетро Перуджино, он нашёл её очень сходной с мастерской-боттегой его учителя Андреа дель Вероккьо: те же нераздвижные леджо, те же деревянные подвижные статуи вместо натурщиц и натурщиков со снимающимися головами, руками и ногами; те же чаши для водяных красок и яичной темперы и никаких исходных приспособлений для перспективы и света, улучшающих мягкость восприятия рисуемого объекта, его свето-тени. Перуджино, видя, с каким удивлением Леонардо разглядывает студиоло, обстановка которой уже давно ушла в прошлое, не замедлил оправдаться:

–– Мы с тобой, Леонардо, обучались именно в таких мастерских и ничего – из нас вышли неплохие мастера!

–– Да, Пьетро, вижу, что ты не балуешь своих учеников…

–– А пусть на первом этапе учёбы пройдут то же, что и мы с тобой прошли, это выявит их способности и волю! – небрежно заметил Перуджино. – А уж потом обучаются в улучшенной студиоло, законодателем которой стал ты: занавешенные тёмной материей стены и матовые завесы на окнах, рассеивающие яркий солнечный свет!.. – он усмехнулся, вспомнив побитых насмешников. – Вряд ли сейчас кто из них знает, что именно ты стал законодателем такого обустройства мастерских; что именно с твоей Академии художеств в Милане началось настоящее продвижение в области изучения подлинной перспективы в картинной живописи, и только благодаря твоей теории о малых и больших помещениях ученики осваивают искусство живописи значительно быстрей: «… Большие комнаты располагают к размышлению, – процитировал он наизусть выдержку из его «Книги о живописи», выпущенной римскими пиомбаторами больше двух лет назад по распоряжению герцога Валентино. – Малые – к действию…» К сожалению, в мастерстве искусства они преуспевают гораздо меньше, чем в мастерстве злословия на тех, перед кем должны снимать с головы берет…

–– Да-а, – угрюмо протянул Леонардо, с удовольствием потягивая чай в прикуску с засахаренным померанцем, – в мастерстве злословия они действительно преуспевают…

–– Я слышал, как ваши слова, мессере Леонардо, о геометрии в искусстве искажаются, – робко вставил реплику Рафаэль. – Их выдают за вашу насмешку над мессере Микеланджело Буанаротти, будто бы вы, чувствуя свою уязвлённость перед его мастерством, говорите, что в поисках правильных пропорций он со своим камнерезом, прыгая по Давиду, скоро превратится в дятла… Это насмешка горожан по поводу того, что вы как-то сказали на учёном совете в палаццо Веккьо: живопись от скульптуры отличается лишь кистью от долота, а всё остальное в искусстве одинаково!.. Таким вот неприглядным образом они извращают ваши слова…

–– Знаю, – устало вздохнул Леонардо. – И знаю, что эти слова переданы Микеланджело, и знаю, что он меня ненавидит… Сегодня я убедился в этом, когда зашёл на подворье монастырских складов собора Мария дель Фьоре, где он работает над Давидом. На моё приветствие он ответил, что в искусстве я смыслю не больше, чем его посудомойка…

–– А знаешь ли ты, что после того, как он закончит Давида, гонфалоньер Содерини собирается поручить ему написать на обратной стене, на которой ты пишешь «Битву при Ангиари», ещё одну картину, посвящённую войне с пизанцами? – в упор посмотрел на него Пьетро Перуджино.

Леонардо оторвался от чашки с чаем и недоверчиво на него посмотрел.

–– Нет, не знаю… Пьеро Мартелли мне об этом ничего не говорил, – покачал он головой.

–– Ничего он тебе, Леонардо, больше и не расскажет! В палаццо Веккьо все знают, что он твой друг, и гонфалоньер Содерини, разумеется, избегает при нём подобных разговоров…

–– И это притом, что он сам пожелал, чтобы Мартелли был голосовым проводником между нами, – усмехнулся Леонардо.

–– Видимо, не во всём…

–– Да, по-видимому, не во всём!

–– Вторая картина на обратной стороне новой залы в Совете Синьории по замыслу Содерини должна быть спором между вами, как между старшим поколением и молодым поколением, – продолжал Перуджино открывать Леонардо секреты коридорных разговоров во дворце палаццо Веккьо. – А также на примере этих двух картин он желает высмеять политических противников Флорентийской Республики, представив их таким образом, что ты – это старый, изгнанный из Тосканы клан Медичей, а Микеланджело – это обновлённая демократами Яснейшая Республика Флоренция!

У Леонардо от неожиданности лимонный померанец, торчавший в губах, вылетел изо рта, как винная пробка из бутылки с перебродившим вином, и попал в чай, разбрызгав его из чашки; часть брызг попала ему в лицо. Выругавшись и отряхивая себя от капель, Леонардо поставил почти пустую чашку на стол и виновато заулыбался.

–– Не часто со мной такое случается!.. Извини, Пьетро!.. Меня не перестаёт изумлять приспособляемость политических авантюристов, теряющих свою популярность… Говорил я ему, что его ждёт, так он, бестия, видимо, не может мне простить этого предсказания и начал мстить таким вот мерзким образом… Э-эх! – покачал он сокрушённо головой. – Жаль, я не герцог Валентино! А вот он с удовольствием бы принял его вызов и поучаствовал бы в его интриге, в свою очередь, преподав ему настоящий урок политического коварства, от которого, я уверен, Содерини трясся бы, как от падучей лихорадки…

–– А он и так трясётся! – такой же усмешкой, что и у Леонардо, отреагировал на его слова Перуджино. – Да и не он один… Весь Рим трясётся от страха и все области, отпавшие от Римской Кампаньи и Церковной Области! – он сделал паузу и, понизив голос, таинственно добавил, наклонившись к Леонардо. – Я только что из Рима, Леонардо, и у меня есть для тебя хорошая новость: Папа Юлий II назначил за голову дона Чезаре Борджа десять тысяч дукатов!..

–– Как это понять?! – настороженно, с недоумением, посмотрел на него гость.