Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— К сожалению, полноценной репетиции не получится.
— Отчего? — удивился Михаил.
— У мадам Эмилии дома неприятности, и она, скорее всего, не приедет.
— Неприятности?
Будущий юрист понизил голос.
— Строго энтр ну [39] — мне по секрету сказала сестрица, — ее муж, Владимир Алексеевич, сильно проигрался. Около семидесяти тысяч.
— Господи Иисусе!
— Умоляет Эмилию Карловну попросить у Демидова. А она не соглашается. Произошел скандал, он едва не поднял на нее руку. Муж
39
Между нами (фр.).
40
Так вот (фр.).
Михаил погрустнел.
— Да-с, весьма обидно. Ну да ничего не попишешь: милые бранятся — только тешатся.
Карамзин махнул рукой.
— Помилуйте: «милыми» давно уже не пахнет. Брак у них на грани распада, это всем известно.
— Вот как? Я не знал.
— Граф — милейший человек, но безумный игрок. Может просадить за вечер состояние. Весь в долгах. Иногда детям на еду не хватает.
— Бедная Эмилия Карловна.
— Вышла в юности замуж по глупости. Начиталась французских книжек: ах, лямур, лямур! Вот вам и лямур. Замуж выходить лучше по расчету.
— Вовсе без любви?
— Для женитьбы достаточно простой симпатии. Потому как амуры крутить — это одно, а семью строить — совершенно другое.
Репетицию начали со сцен, где не была занята героиня Мусиной-Пушкиной: выходные куплеты дочек содержателя почтового двора, диалоги мужчин на станции. Лермонтов сначала был рассеян, пропускал свои реплики, но потом втянулся и финальные куплеты («Наши замыслы все шатки, наша мудрость все туман, вечно люди будут падки и к обманам, и в обман») очень сносно исполнил. Чисто и на подъеме.
Неожиданно отворилась дверь, и вошла Эмилия — немного осунувшаяся, бледная, но с веселым блеском в глазах.
— Здравствуйте, господа. Извините за опоздание.
Софья Николаевна пошла навстречу.
— Милли, дорогая, наконец-то! Мы уже не ждали.
Мусина-Пушкина слабо улыбнулась.
— Я сама не думала: голова с утра болела ужасно. Но потом взяла себя в руки, встала и приехала.
— Ты умница! — Хозяйка обратилась ко всем: — Господа, предлагаю сделать маленький перерыв и выпить чаю. А потом продолжим. Федот, неси самовар! Лиза, помогай разливать.
Михаил подошел к Милли, проводил за стол.
— Я так рад, что вы приехали.
— Правда? — Подняла она на него глаза.
— Истинная правда. Я в спектакле участвую только из-за вас.
— Да будто бы?
— Не люблю представлений. То есть театр я люблю — настоящий, умный театр; даже если это комедия, но хорошая, умная комедия. А домашние спектакли меня раздражают.
— Чем же?
Он пожал плечами.
— Профанацией, вероятно.
— Вы чересчур строги. Мы же это делаем для себя просто,
«Горе от ума» превосходно. Жаль, что запрещено к постановке. А наша пиеса — посредственная.
— Фу, какой вы злой критик. Отнеситесь к этой затее без особых претензий.
Оживленно болтая, пили чай. Евдокия Ростопчина, как всегда, трещала без умолку. Александр Карамзин рассказывал светские анекдоты. Андрей морщился: «Где ты набрался этой дряни, брат? Слушать тошно». Все смеялись.
Затем продолжили репетицию. Проходили сцену Рославлева-старшего (в исполнении Андрея Карамзина) с Юлией (Мусиной-Пушкиной) в мужском наряде. Милли смешно пыталась говорить басом.
В два часа пополудни, утомившись, сели обедать. Тут уже заправляла мадам Карамзина, от души потчуя гостей. После десерта отдыхали в саду.
Лермонтов подсел на скамейку к Мусиной-Пушкиной.
— Разрешите? Не помешаю?
— Нет, конечно, сделайте одолжение. Ваше внимание так лестно.
— Отчего же?
— Сами знаете. Вся читающая Россия восхищается вашими стихами.
Он игриво прищурился.
— Скоро и прозой будет восхищаться.
— В самом деле?
— В самом деле — не знаю, будет ли восхищаться. Но из прозы кое-что у меня готово.
— Повесть? Роман?
— Затрудняюсь ответить.
— Как сие понять?
— Несколько повестей, объединенных одним героем. В целом получается вроде бы роман.
— Очень любопытно.
На крыльцо вышла Софья Карамзина, потрясла мешочком с бочонками.
— Кто в лото будет, господа?
Мусина-Пушкина спросила:
— Не желаете, Михаил Юрьевич?
— Нет, увольте, мне уже пора. Заступаю на дежурство в восемь вечера.
— Жаль. Но я надеюсь, что послезавтра мы снова увидимся на репетиции.
— Я тоже надеюсь.
Михаил поцеловал ей руку, встал, кивнул, щелкнул каблуками.
— Честь имею, Эмилия Карловна.
— До свидания, Мишель. — Она взглянула на него так тепло и приязненно, что поэт подумал: «Провалиться мне на сем месте, если это не приглашение к развитию отношений!» И, веселый, воодушевленный, раскланялся с хозяевами.
Зайдя по дороге домой на почту, он получил с десяток писем, в том числе от бабушки и от Безобразова из Караагача. Вскрыв второй конверт, прочитал известие: умер Нечволодов, и его вдова, Екатерина Григорьевна, спрашивала полковника, знает ли он адрес Лермонтова в Петербурге. Безобразов не рискнул ей ответить без дозволения самого Михаил Юрьевича.
У него потемнело в глазах: он не знал, как вести себя в этой ситуации.
Пушкины и Мусины-Пушкины состояли в дальнем родстве: их объединял общий предок — выходец из Пруссии, приближенный Александра Невского, Ратша. Точно так же и Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин состоял в родстве с фрейлиной ее императорского величества Екатериной Мусиной-Пушкиной. Разумеется, император Николай I не обошел вниманием и эту симпатичную девушку, как не обходил вниманием большинство фрейлин своей жены, многие из которых имели от него детей.