Лесной шум
Шрифт:
Анти перестал хихикать и подмигивать.
— Я платиль, — произнес он с важностью, — ругой раз сапоги жариль, теперь платиль. Вот.
В корзине у Анти было шесть лебединых шкурок, кое-как набитых соломой.
— Шеи рямо, рямо, — твердил на прощание Анти, — потом бочка сидиль. Когда ехиль, я так делай.
И он показал, как напишет мне о времени выезда на загадочную охоту.
Разве подманивают лебедей на чучела, как уток? Никогда я об этом не слыхивал. Почему два чучела скверно, четыре плохо, подавай ему пять. И при чем тут бочка? Не врет ли попросту Анти?
Я пошел посоветоваться к другу, к старику.
— Лебединую сидьбу я знаю, — сказал он, ухмыляясь в длинную седую бороду, — замечательная охота. Быть может, утонешь. Вероятно, выкупаешься, теперь это приятно. А что замерзнешь до полусмерти, так это уж наверное.
— Зачем же в бочке сидеть?
— Не бочка. Отрез, половина распиленной бочки. Ее конопатят, смолят и опускают в воду, привязав ко дну камень. Туда в нутро надо сесть и сидеть смирно. Понял?
— Как не понять! Значит, волна через край захлеснуть может и перекувырнуться просто.
— Вот, вот, вижу, что понял. И не убьешь ничего.
— Это почему?
— Хитры лебеди. Его еще не видать, только слышно, что кричит, а он уже видит, что у чучела шея чуть-чуть крива: нипочем не сядет. И считать умеют.
— Кто, лебеди?
— Они. Уже не знаю там как, вычитают лебеди или складывают, но чет от нечета различают издали без ошибки. Хоть две дюжины чучел запусти, к парному числу лебединая стая даже не снизится, только крикнет им и—мимо.
— Значит, Анти мне верно говорил.
— Все правильно. Простуда эта осенняя сидьба, мученье, истязанье человека, а не охота. Ты, дружок, лучше не ездил бы.
— Нет, дядя, уж я лучше поеду.
— А ты не можешь заказать своему Анти еще бочку?
— Это для кого же?
— Для меня.
— Да ты простудишься, утонешь, замерзнешь, старый ты чорт.
— Не твоя забота. За чучелами я присмотрю, в порядке будут.
Провожая меня к двери, старый дядя как бы в сторону завистливо бормотал:
— Везет же дуракам счастье. Ведь вот, птенец, ничего не знает, а на лебединую сидьбу едет.
В тот день, когда на мое имя пришла телеграмма с одним словом «ехиль», непонятным для всех, кроме меня, в этот день старого дядю заняли неотложные дела. Я уехал один, увезя шесть больших ящиков. В каждом на деревянных распорках, на гвоздях, проволоках, тесемках, не знаю еще на чем, неподвижно помещалось по лебединому чучелу: пять на выставку, одно про запас.
К Анти и от него на место охоты долго ехали под проливным дождем. Но меня беспокоило не то.
А что, если сломались, погнулись драгоценные шеи?
Все свершилось благополучно.
— Карош, — успокоительно бормочет Анти, заглянув в ящики, — сатись, ехиль.
Куда-то в серую муть озера скользит наша лодка. Достаточно ей чуть-чуть покачнуться, чтобы рухнул высоко нагроможденный на нее груз, но на веслах мастер своего дела: лодка плывет, не дрогнув. Я не вижу ничего, кроме серой мути. Рысьи глазки Анти что-то различают.
— Стоп! — тихонько приказывает он сам себе и складывает весла.
Что-то царапает по дну лодки. Затоплены ли тут кусты, водоросли торчат пучками?
Анти тянет какие-то бечевки, цепляет их там к чему-то в воде и, осторожно стаскивая ящик за ящиком, вынимает, привязывает за лапы чучела, спускает их на воду.
Пятерка лебедей плавает, гордо держа шеи.
Опять скользим куда-то в серую муть.
— Тут саари, — бормочет Анти, когда лодка уткнулась в обрывистый берег, — мальчик саари, я тут сидиль, ты ругой место риляй.
Пока он уносит куда-то ящики, я соображаю. Это островок, где спрячется Анти во время моей стрельбы. Значит, тут и бочка? Но отсюда мне не видно чучел. Значит, не тут.
Анти возвращается. Кривая улыбка морщит его губы.
— Ежели лучится что, — почти шепчет он, — надо так делай.
И вдруг дует в коротенькую дудку. Пронзительный звук вырывается так резко, что я вздрагиваю. Анти все с той же улыбкой вешает мне на шею свой не то рожок, не то свисток.
Понимаю: это на случай, если пойдет ко дну проклятая бочка.
Снова плывем. Пять белых шей высовываются над серой зыбью волн. Лебеди?
— Шушель, шушель, — давится смехом Анти, — очень карош шушель.
От этой рыси не укрылось, что я схватился было за ружье.
У борта лодки что-то плавает, какая-то кадка, наполовину полная водой.
— Сюда, — указывает на нее Анти, — тихо, тихо надо. Ригать нися. Я сам лутчи.
Он упирается багром в дно кадки, налегает грудью на багор и, с непостижимой легкостью отделившись от лодки, переносит свое тело в кадку так плавно, что они едва качнулись, лодка и кадка.
Где уж мне так прыгать! Вляпаюсь, надо полагать. Но не бросить же тут всю затею?
— Сичас, я сичас, — бормочет Анти, стоя почти по колена в воде.
Он, проворно действуя ковшиком, вычерпывает из-под ног дождевую и наплескавшуюся воду. Кадка пуста. Анти вешает черпачок на гвоздь, запасливо для того вбитый в стену кадки, и, упершись багром в лодку, переносится в нее с прежней легкостью.
— Так делай, — говорит он, передавая мне багор, — тихо, тихо делай.
Ну что ж. Купаться, так купаться. Ух!
Отскочила лодка, черпнула краем кадка, но я в ней устоял на ногах.