Лето, бабушка и я
Шрифт:
Соседка тут же высовывает голову, но, открыв было рот, шевелит извилинами и догадывается: это не ее позвали, а…курицу.
— Наконец-то! Фу-у-ух, — схватив окончательно обезумевшую птицу за крылья, бабушка с победным видом поворачивается. — Сейчас она у меня денек посидит без еды, очистится, а потом я знаю, что с ней делать!
Лутфие
Вечером на ужин мы ели бабушкино коронное блюдо, «курицу с рисом», по-другому — деревенское харчо с орехами, уцхо-сунели и кинзой. Аромат дурманит голову и смягчает душу.
— Теперь она сто раз подумает, прежде чем моих детей трогать. — Бабушка режет свежий хлеб, и корочка аж повизгивает под ножом. — А землю она так и не отдаст, — вздохнула бабушка.
Папа дипломатично промолчал и налил вина.
Охота
— Если твой папа хотел на старости лет игрушку, родил бы себе еще и мальчика, — желчно говорит бабушка, не одобряя папиного стремления обучить меня мужским делам.
Папа учит меня водить машину, правда — до педалей я достаю с большим трудом, поэтому решено отложить шоферство на годик, а пока я съела ему мозг чайной ложечкой насчет ружья.
О, какая острая зависть гложет меня каждый раз, когда настает сезон охоты, и ранним утром папа с такими же, как он, стрелка́ми, надевает высокие сапоги, непромокаемый плащ, ягдташ, патронташ и — самое главное! — перекидывает через плечо ружье, начищенное шомполом и ухоженное, как танцовщица варьете «Фридрихштадтпалас»!
Собаки обезумевают от восторга и прыгают выше себя, через голову и обратно. В стылом осеннем воздухе пахнет порохом и мокрой псиной.
— Па, — совершенно не надеясь на понимание, завожу я круглую песню — может, пробью дыру в голове, и папа сдастся.
— Дурочка, что ли, — свирепеет папа, — еще не хватало сопливую девчонку таскать по болотам. Промокнешь, потеряешься, плакать начнешь — где мне с тобой возиться!
— Не буду плакать, па, ты что, — цепляюсь бульдожьей хваткой за малейший край слабины.
— Если ты только посмеешь на охоту пойти, уеду, и духу моего здесь не увидите! — на всякий случай предупреждает бабушка, собирающая на кухне провиант для охотников.
Папа делает мне большие глаза и пожимает плечами — дескать, я бы рад, но сама видишь, дело казуистическое.
Провожаю взглядами машину, высунув нос через ворота, бреду в дом.
Пока они меня побеждают, но мысль работает, и вскоре придумывается новая стратегия: надо двигаться не нахрапом, а поэтапно, стэп бай стэп [23] .
— Па, стрелять-то меня можешь научить? — подбираюсь я к уставшему отцу семейства.
— Шустрая какая, — сонно прикрыв веки, говорит папа. — Сначала разбирать-собирать-чистить научись.
Маскируя внутренние фейерверки, молча киваю.
23
Шаг
Папа зря надеялся, что я забуду, поленюсь или отложу — утром встала над душой, как кредитор с просроченным векселем.
— Дай хоть побриться, — возмутился он. Я покладисто жду и наблюдаю, как вкусно скрипит бритва по лицу, пропахивая на пенном поле чистые борозды. Бабушка одним ухом слушает нас, но мы в сговоре и друг друга выдавать не намерены, потому что влетит обоим, и не один раз.
В папиной комнате на кровати разложено разобранное ружье. Скрепя сердце, учу детали, сборку-разборку, потом папа дает чистить «Гекко» шомполом — это уже ближе к делу!
— Теперь сделай мне пыжи, — переходит на следующую ступень папа.
Вздыхаю, но прилежно режу обложки старых учебников на пыжи специальной штучкой: как-никак это приближает меня к вожделенной цели.
— Итак, — папа обстоятелен и сверхосторожен, — упираешься прикладом в плечо. Плотно упираешься! Потому что будет отдача, и чтоб тебе плечо не снесло.
Еле держу тяжеленное ружье на весу, но терплю — если сейчас не оправдаю оказанного мне высокого доверия, прощай, охота!
— Так, во что стрелять будем? — Папа оглядывает из окна окрестности. — Смотри — вон на винограде длинный усик, видишь?
— Ага. — Еле выцеживаю, подрагивая руками.
— Наводим цель… мушка ровно посередине… все на одной линии… нажимай курок!
Залпом меня, во-первых, оглушило, во-вторых, отбросило к стене, в третьих — плечо-таки получило свою долю экстрима. Но кого это волновало — папа и я высунулись наружу и заорали:
— Попала!!!
Потом папа посмотрел на меня, я — на него, и мы сообразили, что звук наверняка слышали не только мы.
— Скажу, что в ворону стрелял, — придумал папа.
— А синяк откуда? — подозрительно спросила бабушка.
— Ты еще спроси, где ворона! — выпалила я и поняла, что погорела.
На охоту я с папой все-таки пошла. На перепелов — потому что они самые глупые, ленивые и беспроблемные.
Ничего особенно веселого в охоте не оказалось.
Во-первых, никаких романтичных молодых охотников там не было, а только папины друзья — небритые дядьки с сеттерами.
Во-вторых, папа мне даже подержать ружье не дал, не то что пострелять: ты, говорит, всю дичь нам распугаешь.
И пошли они с ружьями наперевес стрелять в несчастных пташек, виновных лишь в том, что они очень вкусные и очень тупые. Я осталась торчать бессмысленным свидетелем истребления перепелок на краю поля. Наблюдая за тем, как мой пузатый веселый папа резво мчится за крохотной птичкой, я впервые ощутила сомнения в исключительной привлекательности мужского мира. Но, как ни крути, я сама напросилась и дать задний ход уже не могла, поэтому помчалась следом. Куда я смотрела, не знаю, наверняка не под ноги, и, соответственно, оказалась в глубоком овраге.