Летучий корабль
Шрифт:
– Знаешь, — говорю я наконец, — зато мы теперь с тобой свободные люди и опять завидные женихи. Спи, тебе надо отдохнуть.
– А мы с тобой опять в полной заднице, да? — спрашивает он, но я вижу, как глаза его начинают подергиваться мутной дымкой подступающего сна — зелье начинает действовать.
– Ну, я бы сказал, для нас это становится обычным местом.
Я вижу, как сонная улыбка блуждает и гаснет на его лице, а потом и меня начинают опутывать незримые тонкие нити, затягивающие в провалы, заполненные белесым туманом. Мне кажется, я падаю, падаю, но никак не достигаю дна, и в тоже время слышу мерное поскрипывание деревянной обшивки корабля, а потом мне чудится плеск волн, доносящийся из
13. Гуава и папайя
Я просыпаюсь оттого, что мне кажется, что солнечный свет, проходящий через какую-то преграду, щекочет мое лицо. И я пытаюсь схитрить, отворачиваюсь от него, ерзаю носом по подушке. Что? По подушке? Да, по самой настоящей, в светлой наволочке с такими невинными голубенькими цветочками! И я лежу на животе, обнимая обеими руками эту невероятную домашнюю подушку, футболка на мне задралась и перекрутилась во сне. Нагретая теплом моего тела простыня, невесомая тяжесть тонкого пледа на плечах. Несколько минут я даже боюсь шелохнуться, я будто бы лежу в гнезде — мне тепло, мягко и совсем не хочется окончательно просыпаться. А свет, разбудивший меня, теперь согревает мой затылок, только плеск волн почти такой же, как когда я засыпал, только он стал тише, приглушеннее… Стоп! Поттер! Где ты засыпал, ты помнишь? Нет, мне страшно даже помнить об этом, как и о том, где засыпал и просыпался в течение полугода. До сегодняшнего утра, в которое теперь вот боюсь поверить. Если я сейчас открою глаза, видение ведь не растает? Или сэр Энтони сейчас окликнет меня из-за стены: «Поттер, у нас давно подъем! Какого… ты там спишь?» Я крепче сжимаю подушку руками, вдыхаю ее чистый беззаботный запах — запах человеческого жилья, да, может быть, даже и дома. Хотя бы его подобия.
Ночь, скрип корабельной обшивки, море за бортом, теплый морской воздух из приоткрытого иллюминатора, небольшая качка… А сейчас я на суше, и здесь тоже тепло, и где-то довольно далеко перекликаются голоса, смех, громкий всплеск — судя по звукам, кто-то купается. И будто ветер иногда пробегает по высоким кронам неведомых деревьев. Я все еще боюсь открыть глаза. Поэтому для начала осторожно приоткрываю один…
Я не знаю, как выглядит счастье, но в то утро оно имеет вид разметавшегося по довольно широкой постели напротив меня долговязого парня с длинными рыжими вихрами. Счастье ровно и сонно дышит, иногда беспокойно ворочается и задевает рукой о стену, сложенную из неплотно прилегающих друг к другу светлых древесных стволов неведомой породы. Свет проникает в комнату именно сквозь щели. И через небольшое окошко, на котором едва колышется занавеска. И ветер приносит нам запах моря.
Теперь, когда я убедился, что рай, в котором я проснулся, не торопится никуда деться, обернувшись серой каменной стеной Азкабана, а Рон жив и спокойно посапывает в двух шагах от меня, я решаюсь осмотреться, поэтому сажусь на кровати, придерживаясь за нее рукой (на всякий случай!), спускаю на пол босые ноги и застываю от изумления. Мало того, что на мне чистая футболка, на мне еще и чистое белье! То есть нас с Роном, заснувших на корабле, кто-то не только притащил сюда, но и переодел. Позорище! Если еще хорошенько подумать о том, кто они и кто мы… Хотя, если даже Драко вчера смотрел на нас обоих с такой откровенной жалостью, может быть, наш вид тронул и еще чье-то сердце. Правда, представить себе сердобольных в нашем нынешнем окружении я затрудняюсь. Ладно, что есть, то есть. В конце-концов, левитировать, почистить и переодеть нас с помощью магии — дело пары минут, так что никто особо не утруждался.
Ванная оказывается, к счастью, не бочкой с водой, а вполне сносным, хотя и очень простым душем, так что я с наслаждением отмываюсь, стоя под теплыми струями, пена стекает с отросших чуть ли не до плеч прядей, струйками сбегает по груди, впалому животу, выпирающим тощим коленкам. Чтобы не изучать на своем примере строение скелета человека, нет, питекантропа, как они назвали меня вчера, я быстро заворачиваюсь в полотенце и, подхватив одежду, возвращаюсь обратно в комнату. Хорошо, что я хотя бы прикрылся полотенцем, потому что за время моего отсутствия здесь произошло одно кардинальное изменение — у окна, выкладывая на стол что-то из большой плетеной корзины, стоит ангел. Только у нее нет крыльев, хотя, может быть, она просто успела спрятать их, чтобы не напугать меня сразу.
— Здравствуйте, — говорю я. — А Вы кто?
Напротив меня стоит худенькая стройная девушка в простеньком выгоревшем на солнце белом платье, ее вьющиеся светло-каштановые волосы собраны в узел на затылке, а на узком загорелом лице сияют поразительной голубизны глаза. И невероятная улыбка, несколько испуганная и смущенная.
– Я Лиз, — отвечает она, и по легкому непривычному для меня акценту я понимаю, что она не англичанка. — А Вы, наверное, Гарри.
– Откуда Вы знаете? — я не могу придумать более глупого вопроса, но я не знаю, как разговаривать с ангелами.
– Мне сказали, — она почему-то опускает глаза. — Мне не разрешили вам ничего рассказывать, так что не спрашивайте меня, пожалуйста, ни о чем.
– Вы маггла? То есть…
– Да, — она вновь поднимает на меня глаза, — они тоже меня так называют. Я не такая как они. И вы…
Раз ей не велели с нами говорить, я, пожалуй, не буду смущать девушку, так что просто молча смотрю, как она достает из корзины бутылку молока, хлеб и что-то белое в коричневой глиняной миске. И флаконы с зельями, штук десять…
– У Красной Шапочки были еще пирожки, — не выдерживаю я.
Она опускает голову, чтобы я не видел, как она улыбается.
– Вы меня боитесь?
– Вас нет. А вот их боюсь. Особенно…
Она даже не решается произнести вслух страшного имени, но я думаю, всякий, учившийся в Хогвартсе, без труда скажет, кого может бояться на этом острове юное создание, тем более, маггла. Ей капитан Довилль, вероятно, кажется ожившей картинкой из страшных книжек про разбойников и злых колдунов, поднимающих мертвецов из могил.
– Он велел вам выпить то, что в этих флаконах.
– Что, все мне одному?
– Нет, Вам только три, Гарри, остальные надо дать Вашему другу, но он спит, а я теперь не знаю, как быть. Потому что он потом будет спрашивать, пили ли вы лекарства. Пожалуйста…
– Лиз, я сейчас разбужу Рона и все сделаю, хорошо? А Вы скажете, что все прошло, как надо? Идет?
Она не знает, можно ли согласиться на мое предложение, столь явно нарушающее отданное ей распоряжение. Видя совершенно искренний испуг, почти ужас в ее глазах, я начинаю тормошить рыжего. Он невнятно бурчит что-то со сна, потом приоткрывает глаза, видит меня, улыбается, и тут же пытается заснуть вновь, но я не позволяю ему это сделать.