Летучий корабль
Шрифт:
– Если хотите, Поттер, это тоже можно устроить. Но позже.
Он презрительно поджимает губы. Кто я такой, чтобы перечить ему здесь, в его владениях? А потом я вдруг вспоминаю, что их с Малфоем-старшим видели, выходящими из гей-клуба, и понимаю, что мне бы стоило прикусить язык.
– Ты бы не нарывался, Поттер, — очень тихо советует мне Драко, помогая мне поднять Рона. — Это тебе не Хогвартс. И он уже давно не Снейп. Просто постарайся заткнуться.
И на этот раз я предпочитаю промолчать. Мы с трудом добираемся до каюты с полукруглой резной дверью в самом конце прохода, Драко отпирает ее обычным заклинанием, и мы оказываемся внутри.
Свечи на стенах, заключенные в прозрачные
– Малфой, — окликаю я Драко, — ты что, собираешься разместить нас прямо на кровати великого лорда Довилля?
– Капитана Довилля, Поттер, — резко поправляет меня Драко, — и советую тебе не только придержать свой язык, но еще и запомнить, как и к кому здесь принято обращаться. Кстати, к моему отцу ты тоже будешь обращаться «капитан Малфой».
– А к тебе «Ваше сиятельство»?
– Поттер, — Драко уже шипит на меня, а я все никак не могу остановиться. — Прекрати.
– Ладно, — говорю я примирительно, — так что нам делать?
– Ты же слышал, капитан Довилль приказал разместить вас здесь. Я сейчас наложу на Уизли очищающие.
Драко взмахивает палочкой, потом еще раз — с лица Рона пропадают грязь и двухнедельная щетина, но теперь разрушающее воздействие Азкабана на него становится еще более очевидным. Даже Драко приглушенно охает и бормочет что-то похожее на «Сохрани, Мерлин!». Мы укладываем рыжего поверх покрывала, глаза у него будто бы незрячие, мне кажется, что он и меня узнает с трудом.
– Пока вот — укрепляющее и сонное. А все остальное на острове, — Малфой протягивает мне флаконы.
Конечно, я хочу спросить его, на каком острове, куда мы вообще плывем или летим (?), но я понимаю, что он не станет отвечать мне. Я только прошу его:
– Не связывай Рона. Ты же видишь, он вообще никакой. Можешь меня запеленать, как паук муху.
Драко пожимает плечами, но я вижу, что он согласен со мной, только вот…
– Ты же слышал, что он сказал?
– Слово капитана — закон?
– Ты даже не представляешь, насколько.
Младший Малфой говорит слишком серьезно, так что у меня не возникает мысли, что он издевается по старой памяти. Что же у них тут за порядки, если даже хорек ходит по струнке, хотя в Хогвартсе, где Снейп был их деканом, Драко позволял себе всяческие вольности? А вообще Малфой мало изменился с того дня, когда я видел его в последний раз. Может быть, тут тот же эффект, что и со С…, простите, Довиллем — колдографии во французских газетах сделали для меня какую-то часть их жизни прозрачной. Бывший слизеринский принц, конечно, возмужал, исчезла так раздражавшая меня в его лице детская капризность — вечно надутые губы, то ли от презрения, то ли оттого, что он в любой момент готов расплакаться, не получив желанную игрушку. Сейчас ничего этого нет и в помине, он как-то весь подобрался, стал серьезнее и в то же время он теперь похож на человека, с которым я могу спокойно разговаривать.
А он смотрит на меня, и я замечаю, что он с трудом сдерживает смех.
– Поттер, — наконец говорит он, — сзади тебя зеркало. — Если ты сейчас обернешься, сможешь увидеть,
– Это я, — произношу я, вглядываясь в свое отражение, и вдруг начинаю смеяться.
То, что я вижу, просто неописуемо, так что я, пожалуй, воздержусь от подробностей. Для полного сходства с предком человека мне не достает одного — сучковатой дубины. Ну и очки придают моему облику некоторую пикантность. Я образованный питекантроп… Мечта антрополога. Драко позади меня взмахивает палочкой, и я вижу, как мой облик изменяется прямо на глазах. И совершившаяся со мной метаморфоза имеет примерно тот же эффект, что и в случае Рона — на ставшей чистой коже проступает мертвенная бледность, глаза… собственно, практически единственное, что еще кажется живым на моем лице. Но и они окружены глубокими синеватыми тенями. Мои губы кажутся совершенно бесцветными. Зато скулы, подбородок, виски — будто кости, обтянутые сухим пергаментом. И я как-то незаметно перестаю смеяться.
– Знаешь, — вдруг говорит Драко за моей спиной, — я и тебя бы связывать не стал. Я бы никогда не подумал, что ты так…Но…
– Брось, — говорю я, — тебе приказали, значит, делай. Мы провели полгода в Азкабане, не так уж и много. Дай мне зелья для Рона.
– А ты? Ты тоже должен выпить…
Я не понимаю, что возымело на младшего Малфоя такой эффект. Может быть, он полагал, что я, отпускающий шутки и не боящийся препираться с их грозным капитаном Довиллем, окажусь жизнерадостным здоровяком, когда очищающие заклинания избавят меня от слоя грязи, покрывающего мое лицо. Я стаскиваю обувь с Рона, потом с себя, беру у бывшего слизеринца флаконы с зельями, вливаю в рыжего сначала укрепляющее, затем сонное и в этот момент слышу, как он почти беззвучно шепчет мне:
– Подожди. Поговорить…
Я чуть заметно киваю, зелья в любом случае не подействуют сразу, так что несколько минут у нас все же будут, а большего от Рона сейчас ожидать не приходится, и сам тоже опустошаю предназначенные для меня флаконы. Драко Малфой продолжает неподвижно стоять и смотреть на нас так, будто присутствует на двойных похоронах. Представляю себе зрелище, когда мы сейчас оба растянемся рядком на капитанской кровати со связанными руками. Да, два бывших героя рядом, их бледные и изможденные лица кажутся умиротворенными, только дыхание жизни более не оживляет их. Мы с Роном вытягиваем сложенные ладони вперед, и Драко призносит «Инкарцеро». Ничто не нарушает наш покой, руки сложены на груди, навечно закрытые глаза, заострившиеся неживые черты…
– Драко, а веночки? — спрашиваю я напоследок.
– Иди ты, Поттер, с шутками своими дурацкими.
И он как-то очень поспешно покидает капитанскую каюту, а я поворачиваюсь на бок, приподнимаюсь на локте, хотя со связанными запястьями это совсем не удобно, и мы с Роном впервые с… 14 апреля (а сейчас у нас октябрь!), можем поговорить. Правда, Рон практически не может, он только пытается улыбнуться, а потом я слышу, как он шепчет мне то единственное, что для него важно сейчас:
– Гермиона, она… она тоже…
– Рон, я…
Черт, я понимаю его и ее, но как ей жить с мужем, навечно заключенным в Азкабан? Ее мечтой было навсегда остаться в мире магов, даже после того, что случилось с Роном и со мной, она не готова была вернуться туда, откуда она родом. Так что она сделала свой выбор. Как и Джинни Уизли… Что я могу сказать ему сейчас? Предательство Гермионы, это очевидно, почти убило его. Но если задуматься, а что бы она делала сейчас? Завтра все газеты Магической Британии напишут о том, что мы с Роном — преступники, совершившие вместе с бывшими Упивающимися побег из Азкабана. Значит, у нее не осталось бы и надежды на наше помилование.