Летучий корабль
Шрифт:
— Если ты будешь валяться на кровати, как мешок с дерьмом, пускать слюни по бывшей женушке, не соизволишь жрать те сопли, которые здесь называют едой, ты сдохнешь через пару месяцев. Мне неохота на это смотреть. Так что, если ты решил загнуться, скажи сейчас. Я тебя так изувечу, что сдохнешь от боли или потери крови через пару часов. А Сэма не будет до обеда, так что ты как раз уложишься. Согласен?
— Не надо, — еле-еле говорю я, так как умирать в муках мне почему-то расхотелось. И он еще чуть-чуть ослабляет свой захват на моем запястье.
— Тогда ты сейчас пообещаешь мне следующее: ты не дрыхнешь и не валяешься в углу, ты не пускаешь нюни, не лежишь, отвернувшись лицом к стенке,
— Зачем?
— Затем, дурак, что если ты превратишься в кисель, то твой хладный труп унесут отсюда к осени и передадут рыдающим родственникам.
— У меня их нет.
— Значит, здесь тебя и схоронят. И даже одинокий дементор не всплакнет на твоей могилке. А еще ты, Поттер, не будешь лежать пузом кверху, обозревая красоты азкабанского потолка, ты будешь ходить по своей конуре, как заведенный, считая шаги, приседать, отжиматься, поднимать свой колченогий стол, пока не отвалятся руки, в общем, ты, проучившись три года в школе авроров, должен приблизительно представлять себе, что такое физические упражнения. Обещаешь — я отпущу тебя. Нет — буду калечить дальше, — и он вновь выкручивает мне руку.
И я обещаю. Когда он отпускает меня, я обиженно говорю:
— Я Вам сигареты больше в руки давать не буду. Буду класть на пол. Сэм был прав, что Вы буйный, зря я не поверил.
Он смеется.
— Сейчас пройдет. Я тебе ничего не сделал. Я знаю, что больно. Но я совершенно не хочу, чтобы ты тут загнулся у меня под боком.
— Почему? — я недоумеваю, чем я за неполные сутки, проведенные бок о бок, стал так дорог бывшему Упивающемуся. А уж ухватки у него…
— А с тобой веселее, — задорно отвечает он.
А потом уже совершенно серьезно объясняет мне, что Азкабан убьет меня, если только я позволю ему это сделать. Поэтому я должен попробовать оказать сопротивление. А это возможно только через самодисциплину, которая, как это не прискорбно, достигается режимом дня, дурацкой зарядкой, едой и поддержанием себя в более-менее бодром состоянии. Оказывается, это он и пытался втолковать почти в самом начале их заключения сидевшему рядом с ним в то время Маркусу Флинту. Похоже, примерно теми же методами. Поэтому Маркус объявил его буйным психом, а Сэм отселил сюда, на самый верхний этаж, закаливать дух и тело в полном одиночестве. А теперь вот у него есть я.
Если бы сэр Энтони Нотт не спас меня тогда, выкручивая руку, доверчиво протянутую мной в тот день через решетку камеры и не вырвал бы силой то, на первый взгляд, детское обещание, я бы однозначно сдох в Азкабане. Могу поклясться в этом где угодно.
— Сэр Энтони, а на Вас не действуют дементоры?
— Понимаешь, — я слышу, как он усаживается на пол у самой решетки, закуривает, а я следую его примеру, — на тех, кто постарше, они действуют слабее. Их больше тянет на свеженькое, на эти ваши мечтания о бывших подружках, бабочках там на лугу, лодочках на пруду. А у меня какие бабочки? Сколько народу я перебил, служа Темному Лорду? Надо им это?
— А много?
— Народу-то? Хватало, — спокойно отвечает мне сэр Энтони.
И, как ни в чем не бывало, объясняет мне довольно несложную технику ментальной защиты без всякой магии. Мне интересно, почему никто не удосужился рассказать нам ничего подобного ни в Хогвартсе, где я валился с ног, стоило дементору появиться в поле зрения, ни в школе авроров. А потом я понимаю, почему… Потому что нас не учили тому, чем владели сторонники Волдеморта. Будто любое знание, соприкоснувшись с ним, становилось заразным.
А вот своей дисциплиной он меня поначалу убивает. В первые дни я холодею всякий раз, когда дементоры
— Сэр Энтони, лучше б я просто умер, — говорю я вечером четвертого или пятого дня этой пытки.
— Ты бы, сынок, у Темного Лорда и дня не протянул. Я имею в виду, на службе, — я различаю улыбку в его голосе. — Мы все такие — и Люциус, и Руквуд, и Мальсибер, и Эйвери. Даже сам сиятельный лорд Довилль, хотя в школе ты его таким и не видел.
— А разве Вы до сих пор считаете его своим?
— Знаешь, — тут сэр Энтони задумывается, — про него никогда нельзя было сказать, за кого он на самом деле. Боюсь, он и сам этого точно не знал. Для меня он — один из нас.
Но примерно через неделю я понимаю, что настойчивость и в чем-то даже жестокость сэра Энтони начинают приносить плоды. Просто одним прекрасным утром утреннее присутствие дементора около моей камеры я ощущаю как прикосновение холодного ветра — и ничего более. Уходят ужас, желание немедленно убежать, стать незаметным, вжаться в щель. И прежнее столь хорошо знакомое мне полуобморочное состояние больше никогда не возращается. Я начинаю нормально спать по ночам, вымотавшись за день. Казалось бы, чем можно так утомить себя, сидя в одиночной камере и не имея никаких разумных занятий? Но благодаря моему соседу мой день расписан так, как мне и не снилось в дни обучения в школе авроров. И я как-то незаметно все больше доверяю этому странному человеку, чьего лица до сих пор даже не могу вспомнить. Не говоря уже о том, чтобы увидеть — из камер Сэм нас не выпускает.
И мы все время разговариваем, так что однажды я все-таки спрашиваю его, отчего он, сэр Энтони, бывший аврор, стал служить Волдеморту. Кстати, мой сосед не имеет ни малейших возражений, когда я называю поверженное чудовище по имени, хотя сам величает его исключительно как подобает — Темный Лорд. Нотт несколько секунд молчит, а потом соглашается, но с одной оговоркой: я должен рассказать ему то, о чем умолчал в первый день, излагая историю нашего с Роном ареста и осуждения. И я не протестую. За те дни, что я провел здесь, мне стало абсолютно безразлично, что сэр Энтони — мой бывший враг, исчадье ада, Упивающийся Смертью, что я в прошлом аврор, посвятивший себя борьбе со злом, которое, как оказалось, не очень четко отличалось от того, что я по старой привычке называл добром. На этот раз я рассказываю ему все, без утайки — о нападениях, о корабле, о тех, кого удалось опознать по воспоминаниям свидетелей. Он некоторое время молчит.