Летучий корабль
Шрифт:
— И к Вам никто не приходит? — спрашиваю я с некоторым недоверием.
— А к тебе будут ходить толпы, Поттер? Получить разрешение на посещение заключенных в Азкабане не очень просто. Если только ты не родственник. А так… Вот к Флинтам, Паркинсонам и Руквуду — к тем да, таскается какая-то дальняя родня. Жены и дети, ну, которых не успели посадить, те все уехали, и слава Мерлину и Моргане! Когда кто-то приходит, нам иногда перепадают сигареты, но особо не разживешься. А договориться с Сэмом нереально — совсем осволочел на этой работе. Чего, казалось бы, ему стоило — передай посылочку, озолотят ведь родственники! Ни в какую!
— А у тебя, парень, какие перспективы? В смысле, по поводу снабжения?
— Никаких, — честно признаюсь я. — Жена меня, как узнала, сразу бросила.
— И что у нас там узнала жена?
Так и получается, что он с первого же дня знает нашу с Роном историю. Правда, часть про корабль я пока что опускаю. Все эти две недели, пока шло так называемое следствие, я даже не осознавал, насколько мне необходимо просто поговорить с кем-то. Не урывками, как с Гермионой, а вот так, спокойно и не спеша, чтобы меня переспрашивали, уточняли, отпускали комментарии, да, пусть и в основном нелестные для меня и Рона. Но чтобы выслушали.
— Дурак ты, Поттер, — констатирует сэр Энтони. — Думал, с тобой до старости будут носиться?
Я замолкаю. Конечно, я и забыл, с кем я тут откровенничаю. Ему же, должно быть, только в радость, что я и Рон закончили свою карьеру столь плачевным образом. И я отхожу вглубь камеры подальше от решетки и даю себе слово, что больше не стану с ним разговаривать. Сигареты дам, конечно, а вот просто так… Но совершенно неожиданно до меня доносится:
— Не обижайся. Прости, я не это хотел сказать. Просто ты им вообще больше был не нужен. Сам посуди — Темного Лорда ты убил, ну, не один, хорошо, с друзьями, — поправляется он, слыша, как я хочу возразить, — дальше что с вами делать? На полку поставить и пыль сдувать?
— Я как-то об этом не думал. Казалось, когда все закончится, можно будет просто жить.
— Мирная жизнь? — иронично спрашивает сэр Энтони, неуловимо копируя интонации Фаджа. — Знаешь, Поттер, хороший герой — мертвый герой. Когда наступает мирная жизнь, такие, как ты, обычно присутствуют в ней в виде памятников. Представляешь себе, каково начальнику сказать: «В моем отделе работает Поттер»? Если у тебя сам Гарри Поттер, зачем ты сам-то нужен? А дать вам еще чуток подрасти, возникает вопрос, а не назначить ли нам Великого Героя на пост Министра Магии, а его верных друзей взять ему в заместители? Вас бы любой поддержал. А остальным куда деваться? Тем, кто сидел по углам, пока вы воевали против нас. А им тоже очень нужно местечко под солнцем. Лучше бы было тебе уехать, честное слово. Тогда у тебя был бы шанс просто жить.
— Снейп вот уехал. То есть он теперь не Снейп совсем.
— Ого! — сэр Энтони удивлен. — Неужели принял отцовское наследство?
— А Вы знали?
— Про то, что Грег Довилль — его отец? Разумеется. Только я тебе потом расскажу, если не возражаешь. Ты же мне тоже не все рассказал, а? — проницательно спрашивает он.
И я сразу же вспоминаю, что на самом деле разговариваю сейчас не с милым дядькой-балагуром, а с одним из самых опасных сторонников Волдеморта.
— Как Вы догадались?
— Ну, я за три года Азкабана еще не все мозги растерял. Я ведь тоже успел побыть аврором, Поттер.
Хорошо, что он не видит сейчас моего лица, потому что я не могу представить себе его выражения в данный момент. Как такое вообще возможно?
— Было дело по молодости, — разъясняет сэр Энтони. — А сейчас извини, у меня, старика, режим. Это ты весь день проспал, а мне пора на боковую.
— А сколько Вам лет?
— Сорок восемь.
И мой сосед желает мне спокойной ночи, и по звукам из его камеры я понимаю, что он действительно собирается спать. А я остаюсь один — думаю, ворочаюсь, пытаюсь заснуть. А вот сигареты экономлю.
Где-то под утро я все же засыпаю, и мне впервые за все это время снится наш дом на Гриммо, и там все так, будто бы и не было этих двух последних недель: мы пьем утренний кофе с Джинни, она уже одета, наклоняется совсем близко, чтобы поцеловать меня, так что я чувствую легкий цветочный аромат ее духов. А когда я закрываю за ней дверь, то вижу на каминной полке бумаги, подписанные бумаги о нашем с ней разводе. И просыпаюсь. И понимаю, что уже ничего нельзя вернуть, что вот оно, было, но… Но теперь недоступно, недосягаемо. Я один, сдавлен со всех сторон серыми камнями, живой, но словно уже в могиле. Теперь так будет всегда. А потом по коридору будто бы проносится легкое дуновение, и я вижу страшную нечеловеческую фигуру, на секунду замирающую у моей камеры, а потом вновь продолжающую свой неспешный полет. Но холод проникает в самые глубины моего сердца. Они выпьют мою душу, не сразу, а вот так, день за днем, постепенно, я буду угасать, видеть во сне мою жизнь, солнечные блики, пробегающие по полу нашей спальни и просыпаться в этом сером каменном кошмаре.
Я не встаю с кровати, когда утром Сэм приносит мне нечто, напоминающее завтрак, отрешенно слушаю его ворчание, что деликатесов мне здесь предложено не будет, не отвечаю, когда меня окликает мой сосед. Просто заворачиваюсь в одеяло и ложусь лицом к стене.
— Поттер, черт тебя побери, пойди сюда!
Оклик сэра Энтони, раздающийся уже в четвертый раз, игнорировать невозможно, так что я нехотя слезаю с кровати и подхожу к решетке.
— Какого ты не отвечаешь?
— А должен?
— Что, лежишь лицом к стене, видишь во сне прелести твоей рыжекудрой Уизли и жалеешь себя? — голос моего соседа сейчас звучит зло и раздраженно.
— Вам-то какое дело?
— Дай мне руку, Поттер.
Я не знаю, о чем я думаю, когда выполняю его просьбу, потому что мое запястье немедленно оказывается в крепком захвате, он выкручивает его так, что я не могу даже вздохнуть от боли, почти ломает мне пальцы. Псих, он сумасшедший, успеваю подумать я, упираюсь мгновенно покрывшимся от страха потом лбом в железные прутья решетки и даже не прошу отпустить меня. А боль с каждой секундой нарастает, Нотт делает это умело, не торопясь. Видимо, сказывается многолетний опыт… Я все же пытаюсь вырваться, но он только смеется.
— Что-то плохо учат нынче в школе авроров, парень. Ничего не можешь, да?
Я молчу. Что я буду делать в тюрьме со сломанной рукой? Надеюсь, сдохну побыстрее, только и всего. Пусть ломает. Но в том-то и дело, что он и не собирается калечить меня, а боль все сильнее терзает мою руку, сковывает плечо, вонзается в затылок. Я не выдерживаю и, пытаясь не кричать, все же, видимо, издаю какой-то звук.
— Что, Поттер, больно? А теперь послушай меня, идиот. И запомни хорошенько.
Он чуть ослабляет хватку, так что я даже способен что-то воспринимать.