Летящие к солнцу 1. Вопрос веры
Шрифт:
– Я хочу от вас ребенка!
Я вздрогнул. Размышляя, так увлекся, что не заметил: у меня появилась компания. На полу, в двух шагах, стояла красивая светловолосая девчонка и смотрела на меня снизу вверх. В ее взгляде столько страха, благоговения и надежды, что мне сделалось грустно.
– Может, лучше автограф?
– предложил я.
– Нет!
– тряхнула головой девушка.
– Вы не понимаете. Я - шлюха.
– Какой ужас, - флегматично ответил я.
Но мое равнодушие девушку не отпугнуло. Она неуклюже вскарабкалась на броню, села рядом. Не такая уж мелкая, как показалась сперва. Может, и постарше меня на год.
– Вы не понимаете, - с жаром повторила она.
– Это на веки вечные. Моя мать в молодости нарушила закон, и на суде ей дали выбор: триффиды или солдаты. Она ушла к солдатам, стала шлюхой, но только чтобы спасти меня, ведь она уже была беременной...
– Интересные у вас обычаи.
– Я поежился.
– Назад пути нет, кроме, может быть, одного. Если я рожу ребенка от вас, от героя из пророчества Августина, от всадника постапокалипсиса...
– У нее задрожали губы, на глаза навернулись слезы, но девушка решительно отерла их.
– Может, хоть этого ребенка они согласятся принять к себе.
Мой эмоциональный двойник выдал категорический вердикт: девчонка не притворяется. Все ее эмоции действительно так печальны и глубоки, как она показывает. Но что с того? В ту первую встречу в камере дома Альтомирано Вероника тоже искренне рыдала. Что не помешало ей вывихнуть мне руку и устроить сотрясение мозга. Девочки, девушки, женщины - страшные монстры. Они правдой вертят так же легко, как ложью. Беспринципные чудовища.
Но я молчал, и девушка заволновалась, заерзала. Говорят, есть люди, которых возбуждает, когда девушка, желающая от тебя ребенка, ерзает по твоему другу. Мертвому другу. Но я к их числу не отношусь.
– Вы согласитесь?
– дрожащим голоском спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
– Но почему? Я что, некрасивая?
– Красивая, - пришлось признаться.
– Или вам девушки не нравятся?
– Нравятся.
– Так в чем дело?
Я повернул голову к ней и, глядя в глаза, все объяснил, не прерываясь и не повышая голос:
– Дело в том, что я - человек, и у меня тоже есть какие-никакие извращенные чувства. Что бы там ни насочинял ваш блаженный Августин, я - человек, а не машина для совершения подвигов и оплодотворения страждущих. Считай меня наивным, но я хочу, чтобы мой первый сексуальный контакт был чем-то глубоко личным и исполненным нежных чувств, что, конечно, невозможно до тех пор, пока я не разберусь со своим эмоциональным двойником, но это - моя проблема, не забивай голову. В любом случае, у меня нет ни малейшего желания сокрушать членом моральные устои вашего общества, к чему я вплотную приблизился в первые же минуты нахождения здесь. И как ты обратилась ко мне?
– Я старалась попросить вежливо!
– воскликнула девушка, прижав кулаки к груди.
Я поморщился.
– Видишь ли, ты просила, да, но просила без уважения. И речь не о выборе слов, а о том, что уважения нет внутри тебя. Ты посмотрела в зеркало, поправила прическу и прибежала просить об услуге, наградой за которую назначила свое тело. Посчитала, что это - все, о чем я мечтаю. В мыслях ты опустила меня до уровня животного, на инстинктах которого легко сыграть. Так вот, я - не животное. Моим телом управляет разум. И сейчас разум говорит мне, что если ты, пытаясь выбраться из этого дерьма, ведешь себя как шлюха, то, может, все в порядке? Может, ты на своем месте? И стоит ли заводить ребенка ради идиотского эксперимента, русской рулетки: примут - не примут?
Где-то в голове у девушки затрещали и рухнули под моим напором защитные барьеры, а из-за них показалось ее истинное лицо.
– Тоже мне, мальчик-колокольчик, - прошипела девушка, спрыгнув на пол.
– Эта твоя сучка тебе и за сто лет не даст. Сдохнешь в триффидах, не познав женщину, как дурак.
– Не сдохну, - улыбнулся я ей, вынимая из кармана пригоршню семечек.
– Что, думаешь протолкаться к выходу?
– фыркнула она.
– Триффиды убивают мгновенно.
– Мы победим, - объяснил я.
– Зови это верой. Слепой верой. Быть может, это - первая робкая эмоция, которую я смог себе позволить.
Я остался в одиночестве. Гордый, мрачный, несломленный, как Чайлд Гарольд. Только плаща недоставало. И - да, я сидел на броневике, щелкая семечки.
Послышались легкие шаги, и я поморщился. Надо сказать командиру, что я не хочу видеть никого. Хотя, с другой стороны, любопытно, что за историю выдаст следующая кандидатка.
Однако чутье меня подвело. К транспортеру, задрав голову, чтобы увидеть меня, и улыбаясь, вышел наш давешний черноволосый защитник. Я махнул ему рукой.
– Слышал ваш разговор, - сказал Черноволосый.
– Признаться, думал, вы уступите. Не из-за трогательной истории про младенца, а из желания стать мужчиной.
– Мужчиной?
– Я фыркнул, разбросав шелуху.
– Знаете, вы случайно задели одну тоненькую струнку в моей душевной организации. Еще будучи ребенком, я пересмотрел огромное количество фильмов из архива. Там было много комедий, где молодые люди изо всех сил пытались "стать мужчинами" тем способом, о котором говорите вы. Все бы ничего, но потом в руки мне попалась книжка о пионерах-героях. Пацаны, которые на войне убивали фашистов, проявляя чудеса отваги. Володя Дубинин, Леня Голиков - те, кого помню. Им, так уж вышло, скорее всего, и поцелуя-то не досталось, не говоря уж о чем-то большем. И вдруг у меня будто сверкнуло в голове: так что же, эти ребята - всего лишь дети, а сытый безмозглый ублюдок, накачавший коктейлями первую попавшуюся самку, будет носить гордое имя мужчины? Что-то крепко не так с этим миром, если он живет по таким стандартам. Так что - нет, я не считаю, что лишился сейчас чего-то важного, кроме чисто физиологического опыта. Один из несомненных плюсов моей психической аномальности - полное отсутствие каких-либо комплексов.
Не знаю, чего это меня сегодня понесло речи толкать. Я даже не пытался накормить двойника, просто говорил и говорил, что в голову шло. Черноволосый, который кивал в такт размеренному ритму моих слов, улыбнулся снова.
– Я в вас не ошибся, - сказал он.
– Думаю, не ошибся ни насчет одного из вас. Как бы вы ни старались выглядеть плохими ребятами, внутри вас горят какие-то волшебные искры, которые и помогут вам вернуть миру солнце.
– Вы правда в это верите?
– вздохнул я, разгрызая следующую семечку.
– Я просто хочу перед смертью увидеть восходящее солнце, - сказал Черноволосый.
– Зовите это верой. Слепой верой. Быть может, это - единственная эмоция, которую я могу себе позволить.
Я усмехнулся, узнав свои слова, но мое расположение к старцу только усилилось. Почувствовав это, он подошел ближе, прислонился плечом к корпусу бронетранспортера.
– Я считаю, что весь мир - огромная паутина, с какой стороны ни посмотри, - заговорил Черноволосый, задумчиво глядя в пустоту.
– Та паутина, о которой говорю я - паутина веры. Каждая ее ниточка - чья-то вера. Кто из них прав, господин Риверос? Кто ошибается? История знает случаи, когда рвались самые толстые и надежные нити, а тончайшие, неразличимые глазом, выскальзывали из перепутья и свивались в вожделенный клубок. Иногда вам будет казаться, что вы запутались в этой паутине. Вокруг вас будут стоять люди, затягивая удавку. У вас потемнеет в глазах, и покажется так легко податься навстречу, ослабить это страшное давление, сдаться чужой вере... Но вы не поступите так, господин Риверос. Вы продолжите выпутывать свою нить, на другом конце которой - солнце.