Левая политика, № 23 2015. Россия, Украина, Новороссия
Шрифт:
Однако сложность в том, что «начальник» может-таки оказаться прав, даже не желая этого. Преследуя свои интересы, он вынужден защищать интересы и гражданского общества (в случае с Путиным — объективно поддерживать анти-натовские, анти-неолиберальные и антиэсэсовские настроения на Украине или поощрять внутренний спрос в России). При этом он ничуть не становится от этого лучше сам по себе. Так капитан, ненавидящий свою команду (или равнодушный к ней), вынужден спасать её вместе с кораблём, на котором находится сам — что никак не характеризует его личность с хорошей стороны.
Путин может ставить перед собой любые, самые реакционные задачи (или наоборот, прогрессивные), но решаться они будут лишь постольку, поскольку это совпадёт с реальными общественными потребностями. Из этого как минимум вытекает, что то, против чего следует бороться оппозиции, отнюдь не заключается в человеке по фамилии Путин, а представляет собой нечто большее: особую общественную систему, о которой наша лево-радикальная оппозиция знает мало, а либеральная — ещё меньше.
Правда, в оправдание российской оппозиции нужно сказать, что она действительно оказалась в нелёгком интеллектуальном положении, встретившись с совершенно неожиданным фактом. Для неё экономическая и политическая несостоятельность путинского режима была уже вопросом решённым, когда, по видимости, внезапно, население целых регионов соседней страны, причём регионов культурно и промышленно развитых, ринулось в объятия ненавидимого им Путина. Для прозападного оппозиционного сознания (не только либерального, но и левого) дело усугубилось тем, что это бегство в Россию стало реакцией граждан на перспективу оказаться в зоне влияния ЕС. И вот это совсем непонятно: как могут люди, находясь в здравом уме, отказаться от благ цивилизации? Ведь все уже вроде привыкли, что приличные люди бегут из России, а в неё едут только заведомые неудачники — таджики, приднестровцы, молдаване, кавказцы и так далее.
Напомним читателю, что нечто подобное произошло ещё раньше, зимой 2012 года, в виде массовых «путингов» на Урале. Они возникли в самый разгар оппозиционных протестов и так же повергли оппозицию в недоумение своей массовостью.
Дело стало, кажется, совсем не поддающимся объяснению (особенно для левых), когда правительство Путина во время украинских событий выступило в непривычной для себя роли защитника советских символов и ценностей. Официальный антисоветизм и антикоммунизм поутих. По российским телеканалам прошло документальное кино, прославляющее цветущую Советскую Украину. На украинских пророссийских пабликах в социальных сетях причудливо переплелись советская и державно-российская символика. Активизировалось охранительное неосоветистское движение Кургиняна.
Высказанный мной как-то пару лет назад полушутливый тезис о том, что подрастающее поколение снова будет жить при коммунизме (в смысле при коммунистической риторике правящих слоёв), неожиданно быстро начал сбываться…
Объяснить все эти факты оппозиционное сознание оказалось не в состоянии. В подавляющем большинстве случаев они просто игнорируются. Оппозиционеры, как правило, успокаивают себя байками про «голосование под дулами калашей» (о Крыме), о спецназе ГРУ в Донбассе или про то, что рабочих на «путинги» свозили насильно или обманом. Так, ничтоже сумняшеся, оппозиция воспроизводит конспирологический подход официальной пропаганды, над которым сама же смеётся. Так позорно завершилась её идейная эволюция последних десятков лет: от антисоветизма через антикоммунизм к русофобии. В этом сказалась не чья-либо персональная глупость, это крах всей постсоветской картины мира, восходящей к антисоветскому диссидентству и перестроечной публицистике.
Между тем, всё это может представляться непонятным только тому, кто считает, что просоветская риторика и восстановление прежних, советских, экономических связей как-то противоречит социальной природе нынешней российской власти. Да ничуть. Скорее, они соответствуют ей. Буржуазно-бюрократическая корпорация (постсоветская номенклатура) может говорить какие угодно слова, поклоняться каким угодно символам, если это не противоречит её интересам. В отличие от гражданской буржуазии, она меньше зависит от капризов рынка по той простой причине, что её благосостояние зависит не от прибыли, а от собираемых налогов, точнее, от монополии в сфере перераспределения общественного продукта. К её услугам весь государственный аппарат, включая армию, флот, полицию. Это даёт ей возможность более гибко маневрировать в своей экономической, идеологической и социальной политике. Что ей делать, если её экономические и политические интересы приходят в столкновение с западными конкурентами? Как ей поступать, если она наталкивается на более или менее организованную, более или менее массовую оппозицию? Только искать поддержку у собственного народа — той его части, которая ещё не вовлечена в протестное движение, и удовлетворять, хотя бы отчасти, реальные общественные потребности. А они заключаются в восстановлении всего того, что было разрушено за десятилетия капиталистического эксперимента в России: государственного регулирования экономикой, экономических связей между регионами «ближнего зарубежья» в их прежнем объёме, социально-ориентированной перераспределительной системы и, наконец, универсалистской идеологии. Ко всему этому нашему государству придётся возвращаться, хочет оно этого или не хочет, и не потому, что оно стало или станет вдруг хорошим, а единственно подчиняясь давлению объективной необходимости. Другой вопрос — насколько последовательно. Естественно, что последовательности в данном случае неолиберальному правительству Путина хотелось бы избежать. Только внешнее давление — внешнее и внутреннее — способно мотивировать его двигаться в этом направлении.
Нынешние идеологические кульбиты путинской власти непосредственно связаны с ростом её внешнеполитической активности. Собственные национализм и державность, как оказалось, способны только провоцировать чужие. Укрепление ТС, распространение влияния России на новые территории объективно потребует идеологию, ценности и символы, обладающие универсалистским, наднациональным содержанием. Либерализм, традиционализм, вообще правые идеологии эту интегрирующую роль выполнять уже не в состоянии в силу полной смысловой исчерпанности. Отсюда неосоветизм путинской власти, не прямой, так косвенный. Так или иначе он отражает объективный общественный запрос на восстановление советских связей и системы советской социальной защиты.
Над Киевом и Донецком, над Тирасполем и Новосибирском, даже над Будапештом, Хельсинки и Ригой, над всем постсоветским пространством, в последние годы реет призрак советской страны. Одни молятся на него, другие его проклинают, но так или иначе и он, среди всего прочего, определяет мысли и поступки людей. Оказалось, за 20 лет борьбы с советским прошлым его не только не убили, но сделали ещё актуальнее и привлекательнее его смыслы и символы.
Хорошее помним, плохое забываем. Забыли маразм позднесоветских генсеков, очереди за колбасой, штурмовщину в конце месяца. Забыли блатные отношения, советский общепит, стукачей, «правильные» речи идеологов. Забыли.
Помним советские фильмы, советскую музыку, дружбу народов, бесплатные медицину и образование. Помним виниловые пластинки по 1 р. 45 коп., «Радио-няню», «Клуб знаменитых капитанов», книги Стругацких, Ефремова, Крапивина, Окуджавы — вообще книжный бум, пирожки по 5 коп. Помним «Науку и жизнь», кружки авиамоделистов и прочее.
Плохое забылось, потому что прошло. Хорошее помним, потому что осталась потребность в нём. За 20 лет так и не удалось создать ничего лучше, ничего более универсального и пригодного для постсоветского общества: ни либерализм, ни национализм, ни традиционализм в духе какого-нибудь евразийства так и не смогли всё это заменить.
Во время крымских событий по «Евроньюс» показали такой сюжет. Украинские военные, без оружия, со знамёнами, идут на место своей работы, на аэропорт Бельбек. Их встречают вооружённые россияне — человек 5. Стреляют под ноги. Им на встречу выходит украинец с красным знаменем (это, скорее всего, знамя части, сохранённое с советских времён) и идёт прямо на стволы, говоря: «Что, в советское знамя стрелять будешь?!» Россияне смущаются и опускают стволы вниз. Завязывается разговор.