Левая политика, № 23 2015. Россия, Украина, Новороссия
Шрифт:
Прозападный неолиберальный курс нового правительства и националистическая риторика Майдана спровоцировали ответную реакцию со стороны самого большого этнического меньшинства — русскоговорящего, а по сути русского. Но если неолиберальная практика киевской власти более чем очевидна, следовательно, если более чем очевиден антинеоли-беральный характер борьбы с ней, то в какой мере мы можем доверять националистическому измерению этого конфликта? Оно не так очевидно, как представляется многим.
В конце зимы 2014 года многие внезапно проснулись кто — «фашистом», кто — «антифашистом» в зависимости от своего отношения к происходящему на Украине. Официальные СМИ РФ стали называть новое киевское правительство «фашистской хунтой». Сопротивление ему в самой Украине, идейно разнородное и размытое, объединилось антифашистским
С противоположной стороны, в пропаганде националистического Майдана и официального Киева, так же использовалась антифашистская риторика: оппозиционное движение на Юго-Востоке было изображено ими как миазм «русского фашизма». Однако в стране, в которой победил агрессивный антикоммунизм и курс на этнически унитарное государство, где сносятся памятники Ленину и возводятся памятники Бандере, где правительство поощряет «охоту на ведьм» и уличный террор, где, наконец, оно ведёт войну с собственными гражданами и уничтожает инфраструктуру целого региона, антифашистская риторика звучит убедительно только для того, кто всё это одобряет.
Но в наиболее абсурдном положении оказались украинские и российские леваки и анархисты, объявившие войну на два фронта (по большей части виртуальную, в интернет-пространстве) — с киевским правительством и с оппозиционной Новороссией. Если допустить, что последняя — это движение действительно фашистское и/или имперское, то почему тогда эти «особо сознательные» леваки и анархисты не являются сторонниками правительства Порошенко, которое, как они сами утверждают, борется с «фашизмом» и «оккупантами»? Как может антифашист выступать против антифашистского правительства, да ещё во время войны с «фашистами» и «оккупантами»? Не оказывается ли он сам в этом случае «пособником фашизма» и «имперства»? Что может быть для антифашиста страшнее этого обвинения?
Если анализ общественной реальности ограничить «дискурсами» и взять за точку отсчёта рассуждений фантомы, никак не связанные с практической реальностью (вроде «незалежной» евроинтеграции или демонического, «империалистического» Путина, а так же фрагменты информационного поля самой Новороссии), как это принято у либеральных или левых прогрессистов, то действительно очень легко свести ново-росское движение к «русскому фашизму», тем самым обосновав АТО, а с ней вместе и власть тех, кто её проводит. Иные, «внедискурсивные», причины этого противостояния, лежащие в историческом контексте событий и в предыдущем историческом периоде, ими просто не принимаются в расчёт. Это неслучайно. Таково общее состояние как украинского, так и российского левого движения: как в левой теории под влиянием постмодернизма считывание «дискурсов» заменило исторический анализ, так и в левой практике ролевая игра давно уже заменила реальную политическую борьбу. Даже у толкиенистов перед леваками то несомненное преимущество, что первые, в отличие от левацкой богемы, отдают себе отчёт в игровом характере своей деятельности и никогда не станут выдавать символическое, говоримое, мыслимое, «дискурсивное», за действительное — если они не сошли с ума, конечно. Неудивительно, что в этом теоретическом и практическом состоянии левые не могут возглавить ни одно массовое движение. Неудивительно также, что их политические конкуренты, такие, например, как представители праворадикальных кругов («дугинцы», «прохановцы» и т. д.), перехватывают у них инициативу, как это было в Новороссии. Но в этой неудаче виноват не Губарев, не Дугин, не Проханов. В ней виноваты они сами.
Итак, почти с самого начала гражданского конфликта на Украине общественности была навязана особая понятийная сетка, с помощью которой он стал интерпретироваться. Штамп «молодая украинская демократия vs русский фашизм в Новороссии» стал дополнением другому штампу: «православная (или «евразийская») цивилизация vs цивилизация западная» — естественно, «фашистская». В итоге интеллигенция, как украинская, так и российская, как провластная, так и оппозиционная, в постсоветские годы приученная мыслить «дискурсами» и запутавшаяся в своих придуманных антиномиях, стала простым статистом в новой драме постмодернистского «общества спектакля». Ясно, что «фашизм» в её словоупотреблении — не более чем инвективная фигура речи, а не научное понятие.
Однако фашизм — это явление конкретно-историческое. Он представляет собой, прежде всего, социально-политический и социально-экономический проект позднеиндустриальной эпохи. Я не буду здесь описывать его полностью, укажу только на некоторые его существенные моменты: 1. агрессивный антикоммунизм; 2. иррационализм; 3. массовый политический террор; 4. апелляция к самым широким слоям населения, в т. ч. индустриальному рабочему классу, но в то же время и к крупному капиталу (олигархам) от имени «национальных интересов». Пятый момент состоит в том, что классические фашистские режимы, каждый на свой лад, и германский, и итальянский, и франкистский, и т. д., пытались выстроить социально-ориентированную систему перераспределения (паллиативный социализм). И всякий, кто изучал историю фашизма, знает, что хотя бы отчасти это ему удалось (другой вопрос, какой ценой и за счёт кого?).
Из этих пяти моментов у киевской власти мы находим только первые четыре. Гражданское общество Украины оказалось настолько «свидомо-сознательным» (включая даже иных анархистов и леваков, в том числе и российских), настолько идейно подчинившимся правительству, что последнее не ощутило в себе ни малейшей потребности действовать в его интересах и принялось свёртывать последние остатки социального государства, сохранявшиеся от прошлых «тоталитарных» режимов. Поэтому можно сказать так: точно так же. как февральский переворот 2014 г. в Киеве, так и не ставший социальной революцией, не заслужил своей Вандеи, а заслужил только Порошенко, так и режим Порошенко не дорос до брутальности классического фашизма. Он оказался гораздо хуже: заурядной копией неолиберального проекта, облачённого в праворадикальную упаковку, слабой тенью политики Пиночета. Так сказать, «не взрыв, а всхлип» (Т. С. Элиот). По этой причине если уж и добавлять ему эпитет «фашистский», то только для обозначения тенденции, правда, весьма сильной. Скорее, этого эпитета заслуживает украинская «свидо-мая» общественность, преисполненная националистических, державных и садо-мазохистских устремлений, столь красочно описанных в своё время Э. Фроммом и В. Райхом.
Одним словом, на Украине мы видим смесь государственной неолиберальной практики и националистической риторики, доносящейся сверху и снизу. И эта смесь одобряется российской либеральной оппозицией. Удивительно ли, что гражданское общество России считает её хуже путинской власти, которая не столь последовательна в своём неолиберализме и национализме? Оно рассуждает примерно так: уж лучше тухлый консерватизм Путина, нежели бодрый неонацизм новой украинской власти…
Надо отдать должное официальным украинским и российским СМИ: озадачивались они этим или нет, но им удалось исказить отражение украинского кризиса в массовом сознании и направить сознание граждан своих стран в нужное для властей русло.
Таким образом, на самом деле националистическая («фашистская») составляющая конфликта на Юго-Востоке — относительна. С обеих сторон противоборства без труда можно найти русских и украинцев. С той и другой стороны мы встретим как факты национальной ненависти, так и уверения в её отсутствии, что никак не вяжется с их однозначной оценкой как «фашистских» и «националистических».
Более того, простейший контент-анализ информационного поля ново-росского движения показывает, что оно идейно не однородно и не может быть сведено к противостоянию «Русского» и «Украинского» миров. На новоросских пабликах в социальных сетях мирно — до поры до времени, конечно — уживаются русско-державная и советская символика, отсылающая к ценностям интернационализма. Подобная эклектика говорит не только об идейной незрелости движения, но и о наличии каких-то объединяющих смыслов. Они-то и делают возможным, чтобы православный монархист И. Стрелков вместе с традиционалистски настроенными ополченцами сражался за народную республику против неолиберальной экспансии ЕС.