Лгунья
Шрифт:
– Maman, j'ai faim [73] , – крикнул старший мальчик, выписывая вокруг нас круги.
— Веди детей в дом, Франсуаза, и вымой им руки, – сказала tante Матильда.
Мы поели, не в шикарном обеденном зале, а на кухне – в прохладной, сводчатой комнате с каменными стенами, оставшимися, видно, еще от старинной постройки. Мы уже наполовину расправились с салатом из сырых овощей, когда появился дядя Ксавье, принеся с собой запах овечьей шерсти и горячей травы. Усевшись, он дотянулся до моей руки, сжал ее и улыбнулся, его усталое лицо сияло от радости. Зубы у него были крепкие и очень
73
Мама, я хочу есть (фр.).
— Вы держите коз? – спросила я.
— Держим, – сказал он, переходя ради меня на английский. – Коз. Овец. Кур. Пчел. Гусей. Мы делаем сыр, мед, паштет…
— У твоего дяди ферма, – сказала tante Матильда, – а мы организуем экскурсии.
Селеста зевнула. И прижала ко рту кончики пальцев с лиловыми ногтями.
— Не понимаю, почему нельзя, чтобы люди сами ходили и смотрели, – пожаловалась она. – В Англии так и поступают.
— В Англии, – фыркнула tante Матильда. – В Англии чего только не творят. – Вдруг она перешла на французский. – Их не интересует искусство, этих англичан. Архитектура не интересует. Как и история. Их занимает только футбол и политика. Кроме того, стоит позволить людям без надзора слоняться по замку, и они начнут воровать. – Но в ее устах это прозвучало скорее как похвала французам, мол, французов вкус не подводит, они знают, что стоит красть.
Я сделала вид, что не понимаю.
Дядя Ксавье взял свой бокал.
— Предлагаю тост, – сказал он. – За Мари–Кристин. За ее выздоровление.
Бокалы поднялись в воздух. Я всех одарила улыбкой. Внезапно вспомнилась картина: мы с Крис сидим в ресторанчике за бутылкой вина и улыбаемся друг другу, как заговорщики.
«Погляди на меня теперь, Крис. Разве это не странно?» – спросила я про себя.
Селеста положила на стол вилку.
— А ты долго собираешься у нас пробыть? – спросила она.
— Сколько захочет, столько и побудет, – сказал дядя Ксавье. – Это ее дом.
Селеста поджала губы. Ее искусно подкрашенные коричневыми и золотыми тенями веки опустились, как заслонки. Она отставила тарелку.
— Пару дней, – сказала я. И. к своему удивлению, добавила: – Может, с неделю.
— Нет, нет и нет, – сказал дядя Ксавье. – Дольше. Тебе нужно как следует поправиться.
Бригам поднял шум, стараясь при помощи ножа и вилки справиться с тертой морковью.
– Tais-toi [74] , Бригам, – раздраженно сказала Селеста.
74
Замолчи (фр.).
Франсуаза наклонилась и помогла ему.
— Бригам, – сказала я. – Какое необычное имя.
Все подняли глаза от тарелок. Селеста посмотрела на меня.
— Американское. Мой муж – американец. В армии служит.
— Правда? – вежливо спросила я. – Расположение его части где-то рядом?
— Он в Штатах, – ответила Селеста. Она подавила еще один зевок, давая понять, что эта тема ей бесконечна
— А–а, – сказала я. – Понятно.
T`ante Матильда постукала себя по верхней губе и сказала:
— Франсуаза, у тебя что-то прилипло. Кусочек салата.
Франсуаза вспыхнула и вытерла рот салфеткой.
— Так-то лучше, – сказала tante Матильда.
— Ты хорошо знакома с Америкой? – спросила Селеста.
— Никогда там не бывала, – ляпнула я. Непростительная ошибка.
Глаза ее расширились от удивления.
— Никогда не бывала? А я думала…
Я готова была себя укусить. Коммерсанты летают в Штаты чаще, чем я захожу в продуктовый магазин.
— М–м, ну да, страна как страна, ничего особенного, да, – быстро проговорила я. – Нью–Йорк и… гм… что там еще-то? Лос–Анджелес. Но кроме этого…
— Я когда-то жила в Нью–Йорке, – сказала она. – У нас была квартира на Верхней Сорок Четвертой. Знаешь это место?
— Не очень, – ответила я. Хоть бы кто-нибудь сменил тему.
— Знаешь магазинчик на углу Сорок Четвертой и…?
— Я помогу, – сказала я Франсуазе, собиравшей тарелки, но дядя Ксавье поймал меня за руку и потянул вниз.
— Сидеть, – приказал он мне, как собачонке. Я села. Он одарил меня лучезарной улыбкой. – Ты в отпуске, – сказал он. – Пусть этим займется Франсуаза, – он сжал мне руку. – Ты не работаешь. Ты отдыхаешь. А мы проследим.
Селеста разглагольствовала о том, до чего вкусны мясные закуски в этом нью–йоркском магазинчике, который я должна была знать. Я облегченно вздохнула, когда Франсуаза вернулась с блюдом ароматной свинины. Мне она передала блюдо первой.
— Ну а ты что же? – спросила я, кладя себе кусок.
— Я? – На ее нижней губе было два маленьких пятнышка там, где она то и дело покусывала кожу.
— Чем ты занимаешься?
— Ничем, – она нервно поправила очки. – Ну, готовлю. Провожу экскурсии. Хочешь, завтра покажу тебе все? Ты, наверное, забыла.
— Она все забыла, – сказал дядя Ксавье. – Напрочь. Голова как решето. – Он засмеялся и наполнил мой бокал. Моя память стала для него предметом постоянных шуток. Если бы она внезапно пробудилась – чего, разумеется, не случится, так что он может быть спокоен, – думаю, его ждало бы разочарование.
— Как это «ничем»? – вскинула бровь Селеста. – Весь день, без передышки одно и то же, скука смертная. – Кривляясь, она пробубнила: – «Remarquez aussi des meubles Renaissance…» [75]
75
Обратите также внимание на мебель эпохи Ренессанса (фр.)
— Нет, я имела в виду – по сравнению с Мари–Кристин, – сказала Франсуаза. – Ничего похожего на ее работу.
— Да, но Мари–Кристин всегда была умницей, – сказал дядя Ксавье. – Вечно пропадала с книжкой.
— Вечно попадала в неприятности, – сказала tante Матильда. Дядя Ксавье издал протестующий звук. Она не обратила на него внимания. – Оно и понятно, в Англии дети растут без присмотра, как сорная трава.
— В Америке еще хуже, – произнесла Селеста, с неприязнью взглянув на собственных детей, хотя во время обеда их было почти не слышно. – В Англии их просто игнорируют, в Америке же балуют донельзя. – Я подумала, что если говорить об игнорировании детей, то она с этим отлично справляется. Она курила, пока Франсуаза разрезала для Зои мясо.